Куда спешишь мальчишка бежишь быстрей коня

Опубликовано: 29.04.2024

-Рубрики

-Музыка

-Поиск по дневнику

-Интересы

-Сообщества

-Трансляции

-Статистика

Взято с http://don-alexej.livejournal.com/44533.html
Коногон-старая дореволюционная шахтерская песня -- из тех времен, когда на шахтах использовали лошадей (кое-где так было до середины 20 века). Ее вариант прозвучал в фильме Леонида Лукова «Большая жизнь» о шахтерах Донбасса 1930-х гг. (Киностудия им. А. Довженко, 1939 г., в ролях: Борис Андреев, Марк Бернес, Петр Алейников, Вера Шершнева и др.). Там песню пел отрицательный герой-вредитель Макар Лаготин (актер Л. Масоха), сидя в пивной и играя на гармони (3 куплета):

Гудки тревожно загудели,
Народ бежит густой толпой,
А молодого коногона
Несут с разбитой головой.

- Прощай, Маруся плитовая,
И ты, братишка стволовой,
Тебя я больше не увижу,
Лежу с разбитой головой.

- Ах, то был ярый коногонщик,
Я ухажерочка твоя,
Тебя убило здесь на шахте,
А я осталася одна.

Плитовая -- рабочая на поворотной плите в шахте, она вручную разворачивала вагонетки перед подъёмником. Эту работу выполняли женщины. В начале 1960-х женщин запретили брать на работу в шахтах, но ранее принятые оставались до тех пор, пока не выработали подземный стаж.

Фильм был лидером кинопроката 1940 года, и, очевидно, именно из него мелодия шагнула в фольклор Великой Отечественной войны. Самая известная фронтовая переработка -- «По полю танки грохотали». На фронт ушла и другая песня, специально написанная для «Большой жизни» -- «Спят курганы темные» (муз. Н. Богословского, сл. Б. Ласкина). В 1946 году Луков снял продолжение фильма, с теми же героями (считается 2-й серией), посвященное послевоенному возрождению Донбасса (1946). Макар Лаготин стал положительным героем -- по сюжету фильма в годы войны он, внедрившись в полицию, работал на советское подполье и был награжден медалью. В новой серии Лаготин опять пел эту песню (полтора куплета, причем Маруся стала «ламповая»). Вообще, вторая серия фильма лучше первой -- и естественней, и человечней. Первая в этом отношении ужасна. Создателям фильма подобной вольности не простили. 4 сентября 1946 года постановлением ЦК ВКП(б) «О кинофильме «Большая жизнь»» фильм запрещен, так как «введенные в фильм песни (композитор Н. Богословский, авторы текстов песен А. Фатьянов и В. Агатов) проникнуты кабацкой меланхолией». Еще ранее вышли постановления «О журналах «Звезда» и «Ленинград»» (14 августа) и «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению». С этих документов началась массовая чистка репертуара советского искусства, продолжавшаяся до 1953 года. Фильм вновь вышел в 1963 году.

Есть еще одна близкая песня на тот же мотив про обвал на шахте (завалило 120 человек) -- «Вот что-то сердце заболело». Есть также похожая песенка про машиниста -- «Вот мчится поезд по уклону». Дальнейшие переделки создаются до сих пор («По полю ПАНКИ грохотали» и т. д.).

Фронтовые переделки «Коногона»:

Десантник (Нас посадят на машину. )

Летчик (Машина пламенем пылает. )

Партизанская (Мы шли на дело ночкой темной. )

Танкистская (По полю танки грохотали. )

Существует также совсем другая, веселая песня про коногона и его подругу Анюту -- «Шахтерская лирическая». Там никто не гибнет и всё кончается счастливо.

Вот лошадь мчится по продольной,
По темной, узкой и сырой,
А коногона молодого
Предупреждает тормозной:

«Ах, тише, тише, ради бога!
Здесь ведь и так большой уклон.
На повороте путь разрушен,
С толчка забурится вагон».

И вдруг вагончик забурился,
к парам он прижал,
А к коногону молодому
Друзей на помощь кто-то звал.

Через минуту над вагоном
Уже стоял народ толпой,
А коногона к шахтной клети
Несли с разбитой головой.

«Ах, глупый, глупый ты мальчишка.
Зачем так быстро лошадь гнал?
Или начальства ты боялся,
Или конторе угождал?»

«Нет, я начальства не боялся,
Конторе я не угождал, --
Мне приказал начальник шахты,
Чтоб порожняк быстрей давал.

Прощай навеки, коренная,
Мне не увидеться с тобой,
Прощай, Маруся, ламповая,
И ты, товарищ стволовой.

Я был отважным коногоном,
Родная маменька моя,
Меня убило в темной шахте,
А ты осталася одна».

Забуриться -- сойти с рельс. Коногон (загонщик) -- погонщик лошадей в шахте при конной откатке вагонеток. Пары -- деревянные столбы, служащие креплениями в шахтах. Клеть -- кабина для подъема и спуска шахтеров в шахту. Ламповая -- а) помещение, где заправляли маслом лампы шахтеров; б) работница, заправлявшая лампы шахтеров маслом.

Источник: Русские народные песни. / Сост. и вводн. тексты В. В. Варгановой. – М.: Правда, 1988 (перепечатано из сб.: Песни русских рабочих (XVIII -- начало XX века). М.-Л., 1962, тексты подготовил А. И. Нутрихин).

Гудки тревожно загудели,
Народ валит густой толпой.
А молодого коногона
Несут с разбитой головой.

Зачем ты, парень, торопился?
Зачем коня так быстро гнал?
Или десятника боялся,
Или в контору задолжал?

- Десятника я не боялся,
В контору я не задолжал.
Меня товарищи просили,
Чтоб я коня быстрее гнал.

Ох, шахта, шахта, ты -- могила,
Зачем сгубила ты меня?
Прощайте, все мои родные,
Вас не увижу больше я.

В углу заплачет мать-старушка,
Слезу рукой смахнет отец.
И дорогая не узнает,
Каков мальчишки был конец.

Прощай, Маруся ламповая,
Ты мой товарищ стволовой,
Тебя я больше не увижу,
Лежу с разбитой головой.

Гудки тревожно загудели,
Народ валит густой толпой.
А молодого коногона
Несут с разбитой головой.

Гудки протяжно загудели,
Народ валит густой толпой.
А молодого коногона
Несут с разбитой головой.

"Куда ж ты парень торопился?
Зачем коней так быстро гнал?
Али десятника боялся?
Али конторе задолжал?"

"Десятника я не боялся,
Конторе я не задолжал.
А мне забойщики сказали,
Чтоб порожняк быстрей давал.

Прощай Маруся ламповая,
Прощай братишка стволовой
Тебя я больше не увижу,
Лежу с пробитой головой."

Ах шахта, шахта ты могила,
Зачем ты парня извела,
Детишек по миру пустила
А счастья в жизни не дала.

Гудки тревожно загудели,
Народ валит густой толпой.
А молодого коногона
Уже не спустит клеть в забой.

вариант Бориса Горбатова

Гудки тревожно загудели

Гудки тревожно загудели,

Шахтеры с лампами идут,

А молодого коногона

С разбитой головой несут.

Ах, Ваня, Ваня, бедный Ваня,

Зачем же ты лошалку гнал?

Или ты штегеря боялся

Или в контору задолжал.

Прощай проходка коренная,

Прощайте Запад и Восток,

Прощай буланый мой конек.

штейгер – нем. мастер

Гудки тревожно прогудели,

Народ валит густой толпой,

А молодого коногона

Несут с разбитой головой.

Куда ты, Ваня, торопился,

Куда кобылу свою гнал,

Али приказчика боялся,

Али в контору задолжал.

Я не приказчика боялся,

В контору я не задолжал,

А мне товарищи сказали,

Чтоб порожняк скорее гнал.

Прощай «маруся» ламповая,

Прощай братишка стволовой,

Тебя я больше не увижу,

Лежу с разбитой головой.

Гудки тревожно прогудели,

Народ валит густой толпой,

А молодого коногона

Несут с разбитой головой.

Гудки тревожно загудели,

Народ валит густой толпой.

А молодого коногона

Несут с разбитой головой.

Зачем ты, парень, торопился,

Зачем коня так быстро гнал?

Или десятника боялся,

Или в контору задолжал?

Десятника я не боялся,

В контору я не задолжал.

А мне забойщики кричали,

Чтоб порожняк быстрее гнал.

О шахта, шахта, ты — могила,

Зачем ты мужа забрала?

Моих детей осиротила,

Меня вдовою назвала?

Ох, шахта, шахта, ты — могила.

Зачем сгубила ты меня?

Прощайте, все мои родные,

Вас не увижу больше я.

В углу заплачет мать-старушка.

Слезу рукой смахнет отец.

И дорогая не узнает,

Каков шахтера был конец.

Гудки тревожно загудели,

Народ валит густой толпой.

А молодого коногона

Несут с разбитой головой.

«Ах, тише, тише, ради Бога!

Здесь ведь и так большой уклон.

На повороте путь разрушен,

С толчка забурится вагон».

И вдруг вагончик забурился,

Беднягу к парам он прижал,

И к коногону молодому

Друзей на помощь кто-то звал.

Через минуту над вагоном

Уже стоял народ толпой,

А коногона к шахтной клети

Несли с разбитой головой.

«Ах, глупый, глупый ты мальчишка.

Зачем так быстро лошадь гнал?

Или начальства ты боялся,

Или конторе угождал?»

«Нет, я начальства не боялся,

Конторе я не угождал,

Мне приказал начальник шахты,

Чтоб порожняк быстрей давал.

Прощай навеки, коренная,

Мне не увидеться с тобой,

Прощай, Маруся, ламповая,

И ты, братишка стволовой.

Я был отважным коногоном,

Родная маменька моя,

Меня убило в темной шахте,

А ты осталася одна».

Различные варианты куплетов

Гудки тревожно загудели,

Народ бежит густой толпой,

А молодого коногона

Несут с разбитой головой.

. Прощай, Маруся плитовая!

Прощай, шахтерский городок!

Прощай, маманя дорогая,

И ты лазоревый цветок.

Гудки тревожно загудели,

Народ валит большой толпой,

А молодого коногона

Несут с разбитой головой.

Двенадцать раз сигнал пробило,

И клетка в гору поднялась,

Подняли тело коногона,

И мать слезою залилась.

ВСТАЕТ ЗАРЯ НА НЕБОСКЛОНЕ

Встает заря на небосклоне,
С зарей встает наш батальон.
Механик чем-то недоволен,
В ремонт машины погружен.

Башнер с стрелком берут снаряды,
В укладку бережно кладут,
А командир смотрел приборы,
«Живей!» - механику сказал.

Сигнал был дан, ракета взвилась,
Дана команда: «Заводи!»
Моторы с ревом встрепенулись,
По полю танки понеслись.

Большое время танк сражался,
Радист последний диск подал,
Вокруг снаряды близко рвались,
Один в мотор уже попал.

Мотор горел большим пожаром,
Механик сердце сжал со зла,
В своем горящем комбинзоне
Он вывел танк из-под огня.

Куда, куда, танкист, стремишься,
Куда ты держишь верный путь?
Ты повстречаешься с термиткой,
На минах ляжешь отдохнуть!

«А я термитки не боюся,
Да мне и мина не страшна,
А я стремлюсь вперед, на запад,
Громить проклятого врага!»

Нас посадят на машину,
Оденут на плечи каркас,
Взовьются в небе самолеты,
И ястребы проводят нас.

Машина пламенем объята,
Кабину лижут языки.
Судьбы я вызов принимаю
С ее пожатием руки.

Машина в штопоре крутится,
Земля летит прямо на грудь.
И, дорогая, не волнуйся
И обо мне навек забудь.

Телеграмма понесется
Родных, знакомых известить,
Что сын ваш больше не вернется
И не приедет погостить.

В углу заплачет мать-старушка,
Слезу смахнет с ресниц отец,
И дорогая не узнает,
Какой десантнику конец.

Машина пламенем пылает,
Кабину лижут языки,
Судьбы я вызов принимаю
Своим пожатием руки.

И вынут нас из-под обломков,
И поглядят в последний раз.
Взовьются в небо «ястребочки»,
В последний путь проводят нас.

И телеграммы понесутся
Родных-знакомых известить,
Что сын ваш больше не вернется.
И не приедет погостить.

В углу заплачет мать-старушка,
С усов смахнет слезу отец,
И дорогая не узнает,
Какой был летчику конец.

И будет карточка пылиться
На полках позабытых книг -
В сержантской форме, при погонах,
Но ей уж больше не до них.

Прощай же, милая подруга,
И самолет – братишка мой.
Тебя я больше не увижу,
Лежу с разбитой головой.

МЫ ШЛИ НА ДЕЛО НОЧКОЙ ТЕМНОЙ

Мы шли на дело ночкой темной
Громить коварного врага.
Кипели злобой неуемной,
Нам жизнь была недорога.

Подкрались к вражескому стану,
Команда подана: «Вперед!»
Залился песнею веселой
Наш друг – «Максимка»-пулемет.

В смертельной схватке враг проклятый
Бежал куда глаза глядят;
Вдогонку залп последний грянул,
Влетел в деревню наш отряд.

Свистели пули, ветер злился,
Кругом кипел кровавый бой.
Товарищ мой вдруг повалился,
Сраженный пулей роковой.

Прощай, товарищ, храбрый воин,
Пусть пронесется злой буран,
Высокой почести достоин
Ты, славный красный партизан.

ПО ПОЛЮ ТАНКИ ГРОХОТАЛИ

По полю танки грохотали,
Братишки шли в последний бой,
А молодого краснофлотца
Несли с разбитой головой.

Прощай, Одесса, мать родная,
Прощай, корабль мой боевой!
К тебе я больше не вернуся –
Лежу с разбитой головой.

Я так любил тебя, Одесса,
Тебя я грудью защищал,
И за тебя, любимый город,
Жизнь молодую я отдал.

Недолго будешь ты томиться
В руках заклятого врага,
Ведь черноморские матросы
Не зря прославили себя.

Чего ж вы, девушки, боитесь
Шинели черного сукна,
Под нею с жизней расстается
Душа героя-моряка.

Рукописный отдел Института русской литературы, Р. V, колл. 196, п. 13, № 16. Зап. Б. М. Добровольским и Е. М. Казанцевой в 1960 г. от Е. И. Кузьминой, 50 л., и А. И. Расторгуевой, 42 л., в дер. Коношнино Нерехтинского р-на Костромской обл. По словам А. И. Расторгуевой, эту песню завез в деревню ее брат-фронтовик Вариант: Рукописный отдел Института русской литературы, Р. V, колл. 234 (собр. Б. М. Потявина).

«Вот что-то сердце заболело», —
Шахтер жене своей сказал.
— «Али погибель свою чуешь?»
Шахтер жене не отвечал.

«О чем, о чем, отец, горюешь? -
Сынок приветливо спросил. —
Али несчастьице случилось,
Али тебя кто огорчил?»

— «Отстаньте, дети, не мешайте,
Где же лампочка моя?
Скажи, жена, мне, дорогая,
Скажи всю правду для меня».

Надел пиджак свой запыленный,
Картуз накинул на себя,
И сердце бедное забилось,
Шахтер на шахту пошагал.

Ох ты, шахта-лиходейка,
Иду покой твой нарушать.
Иду я рыться в твоих недрах,
Семье, что надо, доставлять.

У меня семья-то небольшая,
Всего лишь десять человек,
И старший сын плохой помощник,
Ему всего двенадцать лет.

Пришел на шахту, стал спускаться,
На двести сажен ушел в глубь.
По шахте крики раздаются:
«Обвал, обвал!» — кричит народ.

Гудки тревожно прогудели,
Рабочие в кучу собрались.
Сто двадцать насмерть задавило,
А остальные все спаслись.

«Гудки давно уж прогудели,
А папы что-то долго нет.
Али несчастие случилось,
Аль за гостинцами зашел».

Вдруг в окошке кто-то стукнул.
«Наверно, папа наш идет!» —
Детишки разом соскочили,
А мать их бросилась вперед.

И с шумом двери растворились,
Заходит в комнату сосед.
И, к удивлению семейства,
Он весть нерадостну принес.

«Твой муж убит, зарыт землею,
И вечный там ему покой».
— «Ой ты папа, родной папа!
Зачем ты нас не взял с собой?»

Ой ты шахта-лиходейка,
Зачем ты мужа отняла,
Детей навек осиротила,
До нищеты их довела!

Ой ты шахта-лиходейка!
Зачем ты мужа отняла,
Детей всех по миру пустила,
А мать с тоски в постель легла!

Русские народные песни. / Сост. и вводн. тексты В. В. Варгановой. – М.: Правда, 1988 (перепечатано из сб.: Песни русских рабочих (XVIII - начало XX века). М.-Л., 1962, тексты подготовил А. И. Нутрихин).

Это - казачья песня времен завоевания Средней Азии

"В степи широкой под Иканом", говорят что она стала прообразом «коногона» но проверит это нет возможности.:

В степи широкой под Иканом,
Нас окружал кокандец злой,
И трое суток с басурманом
У нас кипел кровавый бой.

Припев:
Идем, идем, друзья, на бой.
Мы смерть врагу несем с собой.

Мы шли, полки у нас редели,
Геройски умирал казак.
О плене думать мы не смели,
И, как траву, косил нас враг.

Мы отступали, он за нами
Толпами тысячными шел,
И поле устилал телами,
И кровь струилася ручьем.

И снявши голову с героя,
Злодей к седлу ее вязал,
Чтоб похвалиться после боя,
Как он с лежачим воевал.

Но вот вдали уже блеснули
Родные русские штыки;
Мы все свободнее вздохнули,
Перекрестились казаки

Мужичок с ноготок

Однажды, в студёную зимнюю пору
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
И, шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведёт под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах. а сам с ноготок!
«Здорово, парнище!» — «Ступай себе мимо!» —
«Уж больно ты грозен, как я погляжу!
Откуда дровишки?» — «Из лесу, вестимо,
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».
(В лесу раздавался топор дровосека.) —
«А что, у отца-то большая семья?» —
«Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я. » —
«Так вон оно что! А как звать тебя?» — «Власом». —
«А кой тебе годик?» — «Шестой миновал.
Ну, мёртвая!» — крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал.
На эту картину так солнце светило,
Ребёнок был так уморительно мал,
Как будто всё это картонное было,
Как будто бы в детский театр я попал.
Но мальчик был мальчик живой, настоящий,
И дровни, и хворост, и пегонький конь,
И снег до окошек деревни лежащий,
И зимнего солнца холодный огонь —
Всё, всё настоящее русское было,
С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы,
Что русской душе так мучительно мило,
Что русские мысли вселяет в умы, —
Те честные мысли, которым нет доли,
Которым нет смерти — дави не дави,
В которых так много и злобы и боли,
‎В которых так много любви!

Опять я в деревне. Хожу на охоту,
Пишу мои вирши — живется легко,
Вчера, утомленный ходьбой по болоту,
Забрел я в сарай и заснул глубоко.
Проснулся: в широкие щели сарая
Глядятся веселого солнца лучи.
Воркует голубка; над крышей летая,
Кричат молодые грачи,
Летит и другая какая-то птица —
По тени узнал я ворону как раз;
Чу! шепот какой-то. а вот вереница
Вдоль щели внимательных глаз!
Всё серые, карие, синие глазки —
Смешались, как в поле цветы.
В них столько покоя, свободы и ласки,
В них столько святой доброты!
Я детского глаза люблю выраженье,
Его я узнаю всегда.
Я замер: коснулось души умиленье.
Чу! шепот опять!

Первый голос
Борода!

Второй
А барин, сказали.

Третий
Потише вы, черти!

Второй
У бар бороды не бывает — усы.

Первый
А ноги-то длинные, словно как жерди.

Четвертый
А вона на шапке, гляди-тко — часы!

Пятый
Ай, важная штука!

Шестой
И цепь золотая.

Седьмой
Чай, дорого стоит?

Восьмой
Как солнце горит!

Девятый
А вона собака — большая, большая!
Вода с языка-то бежит.

Пятый
Ружье! погляди-тко: стволина двойная,
Замочки резные.

Третий (с испугом)
Глядит!

Четвертый
Молчи, ничего! постоим еще, Гриша!

Испугались шпионы мои
И кинулись прочь: человека заслыша,
Так стаей с мякины летят воробьи.
Затих я, прищурился — снова явились,
Глазенки мелькают в щели.
Что было со мною — всему подивились
И мой приговор изрекли:
«Такому-то гусю уж что за охота!
Лежал бы себе на печи!
И, видно, не барин: как ехал с болота,
Так рядом с Гаврилой. » — Услышит, молчи! —
О милые плуты! Кто часто их видел,
Тот, верю я, любит крестьянских детей;
Но если бы даже ты их ненавидел,
Читатель, как «низкого рода людей», —
Я всё-таки должен сознаться открыто,
Что часто завидую им:
В их жизни так много поэзии слито,
Как дай бог балованным деткам твоим.
Счастливый народ! Ни науки, ни неги
Не ведают в детстве они.
Я делывал с ними грибные набеги:
Раскапывал листья, обшаривал пни,
Старался приметить грибное местечко,
А утром не мог ни за что отыскать.
«Взгляни-ка, Савося, какое колечко!»
Мы оба нагнулись, да разом и хвать
Змею! Я подпрыгнул: ужалила больно!
Савося хохочет: «Попался спроста!»
Зато мы потом их губили довольно
И клали рядком на перилы моста.
Должно быть, за подвиги славы мы ждали,
У нас же дорога большая была:
Рабочего звания люди сновали
По ней без числа.
Копатель канав — вологжанин,
Лудильщик, портной, шерстобит,
А то в монастырь горожанин
Под праздник молиться катит.
Под наши густые, старинные вязы
На отдых тянуло усталых людей.
Ребята обступят: начнутся рассказы
Про Киев, про турку, про чудных зверей.
Иной подгуляет, так только держися —
Начнет с Волочка, до Казани дойдет!
Чухну передразнит, мордву, черемиса,
И сказкой потешит, и притчу ввернет:
«Прощайте, ребята! Старайтесь найпаче
На господа бога во всем потрафлять.
У нас был Вавило, жил всех побогаче,
Да вздумал однажды на бога роптать, —
С тех пор захудал, разорился Вавило,
Нет меду со пчел, урожаю с земли,
И только в одном ему счастие было,
Что волосы из носу шибко росли. »
Рабочий расставит, разложит снаряды —
Рубанки, подпилки, долота, ножи:
«Гляди, чертенята!» А дети и рады,
Как пилишь, как лудишь — им всё покажи.
Прохожий заснет под свои прибаутки,
Ребята за дело — пилить и строгать!
Иступят пилу — не наточишь и в сутки!
Сломают бурав — и с испугу бежать.
Случалось, тут целые дни пролетали —
Что новый прохожий, то новый рассказ.
Ух, жарко. До полдня грибы собирали.
Вот из лесу вышли — навстречу как раз
Синеющей лентой, извилистой, длинной,
Река луговая: спрыгнули гурьбой,
И русых головок над речкой пустынной
Что белых грибов на полянке лесной!
Река огласилась и смехом, и воем:
Тут драка — не драка, игра — не игра.
А солнце палит их полуденным зноем.
Домой, ребятишки! обедать пора.
Вернулись. У каждого полно лукошко,
А сколько рассказов! Попался косой,
Поймали ежа, заблудились немножко
И видели волка. у, страшный какой!
Ежу предлагают и мух, и козявок,
Корней молочко ему отдал свое —
Не пьет! отступились.
Кто ловит пиявок
На лаве, где матка колотит белье,
Кто нянчит сестренку двухлетнюю Глашку,
Кто тащит на пожню ведерко кваску,
А тот, подвязавши под горло рубашку,
Таинственно что-то чертит по песку;
Та в лужу забилась, а эта с обновой:
Сплела себе славный венок, —
Всё беленький, желтенький, бледно-лиловый
Да изредка красный цветок.
Те спят на припеке, те пляшут вприсядку.
Вот девочка ловит лукошком лошадку:
Поймала, вскочила и едет на ней.
И ей ли, под солнечным зноем рожденной
И в фартуке с поля домой принесенной,
Бояться смиренной лошадки своей.
Грибная пора отойти не успела,
Гляди — уж чернехоньки губы у всех,
Набили оскому: черница поспела!
А там и малина, брусника, орех!
Ребяческий крик, повторяемый эхом,
С утра и до ночи гремит по лесам.
Испугана пеньем, ауканьем, смехом,
Взлетит ли тетеря, закокав птенцам,
Зайчонок ли вскочит — содом, суматоха!
Вот старый глухарь с облинялым крылом
В кусту завозился. ну, бедному плохо!
Живого в деревню тащат с торжеством.
«Довольно, Ванюша! гулял ты немало,
Пора за работу, родной!»
Но даже и труд обернется сначала
К Ванюше нарядной своей стороной:
Он видит, как поле отец удобряет,
Как в рыхлую землю бросает зерно,
Как поле потом зеленеть начинает,
Как колос растет, наливает зерно.
Готовую жатву подрежут серпами,
В снопы перевяжут, на ригу свезут,
Просушат, колотят-колотят цепами,
На мельнице смелют и хлеб испекут.
Отведает свежего хлебца ребенок
И в поле охотней бежит за отцом.
Навьют ли сенца: «Полезай, постреленок!»
Ванюша в деревню въезжает царем.
Однако же зависть в дворянском дитяти
Посеять нам было бы жаль.
Итак, обернуть мы обязаны кстати
Другой стороною медаль.
Положим, крестьянский ребенок свободно
Растет, не учась ничему,
Но вырастет он, если богу угодно,
А сгибнуть ничто не мешает ему.
Положим, он знает лесные дорожки,
Гарцует верхом, не боится воды,
Зато беспощадно едят его мошки,
Зато ему рано знакомы труды.
Однажды, в студеную зимнюю пору
Я из лесу вышел; был сильный мороз.
Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Лошадку ведет под уздцы мужичок
В больших сапогах, в полушубке овчинном,
В больших рукавицах. а сам с ноготок!
«Здорово, парнище!» — Ступай себе мимо! —
«Уж больно ты грозен, как я погляжу!
Откуда дровишки?» — Из лесу, вестимо;
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу.
(В лесу раздавался топор дровосека.) —
«А что, у отца-то большая семья?»
— Семья-то большая, да два человека
Всего мужиков-то: отец мой да я. —
«Так вон оно что! А как звать тебя?»
— Власом. —
«А кой тебе годик?» — Шестой миновал.
Ну, мертвая! — крикнул малюточка басом,
Рванул под уздцы и быстрей зашагал.
На эту картину так солнце светило,
Ребенок был так уморительно мал,
Как будто всё это картонное было,
Как будто бы в детский театр я попал!
Но мальчик был мальчик живой, настоящий,
И дровни, и хворост, и пегонький конь,
И снег, до окошек деревни лежащий,
И зимнего солнца холодный огонь —
Всё, всё настоящее русское было,
С клеймом нелюдимой, мертвящей зимы.
Что русской душе так мучительно мило,
Что русские мысли вселяет в умы,
Те честные мысли, которым нет воли,
Которым нет смерти — дави не дави,
В которых так много и злобы и боли,
В которых так много любви!
Играйте же, дети! Растите на воле!
На то вам и красное детство дано,
Чтоб вечно любить это скудное поле,
Чтоб вечно вам милым казалось оно.
Храните свое вековое наследство,
Любите свой хлеб трудовой —
И пусть обаянье поэзии детства
Проводит вас в недра землицы родной.
Теперь нам пора возвратиться к началу.
Заметив, что стали ребята смелей,
«Эй, воры идут! — закричал я Фингалу. —
Украдут, украдут! Ну, прячь поскорей!»
Фингалушка скорчил серьезную мину,
Под сено пожитки мои закопал,
С особым стараньем припрятал дичину,
У ног моих лег — и сердито рычал.
Обширная область собачьей науки
Ему в совершенстве знакома была;
Он начал такие выкидывать штуки,
Что публика с места сойти не могла,
Дивятся, хохочут! Уж тут не до страха!
Командуют сами! «Фингалка, умри!» —
«Не засти, Сергей! Не толкайся, Кузяха!»
«Смотри — умирает — смотри!»
Я сам наслаждался, валяясь на сене,
Их шумным весельем. Вдруг стало темно
В сарае: так быстро темнеет на сцене,
Когда разразиться грозе суждено.
И точно: удар прогремел над сараем,
В сарай полилась дождевая река,
Актер залился оглушительным лаем,
А зрители дали стречка!
Широкая дверь отперлась, заскрипела,
Ударилась в стену, опять заперлась.
Я выглянул: темная туча висела
Над нашим театром как раз.
Под крупным дождем ребятишки бежали
Босые к деревне своей.
Мы с верным Фингалом грозу переждали
И вышли искать дупелей.

Стихи

pdf
fb2
epub
rtf
mobi
txt

Отзывы

Ксения

-->

Книжка моего детства! Жаль затерялась(.

byacs

Старинная песня новобранцев.

byacs February 17th, 2016

Появилась в конце 19 в. Дело в том, что в 1870-х гг. в России отказались от рекрутских наборов (сроком на 20 лет) и перешли к "буржуазной" армии по призыву с 21 года - на 6-8 лет. таков был срок службы.

"Последний нынешний (нонешний) денечек" песня грустная - проводы солдата в армию.
Однако, насколько я знаю, российская армия по сути получалась в те годы добровольной - призывников был избыток и брали далеко не всех.
да к тому же для огромного большинства крестьян армия или флот означали ПОВЫШЕНИЕ своего социального положения, приобретения профессии, социальных навыков, полезных для проживания городе и т.п.

То есть в армию идти ХОТЕЛИ.
Однако в народной традиции сложился своего рода ритуал - плачь, проводы с пьянкой и прощанием.

Вот текст, известен в разных вариантах (в т.ч. и региональных). Казачьи варианты более драматичны. Вплоть до 1917 г. у казаков призывалось ПОГОЛОВНО все мужское население (кроме инвалидов и сумасшедших). В то время как в остальной России, призыв был частичный.

Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья!
А завтра рано чуть светочек
Заплачет вся моя семья,
Заплачут братья мои, сестры,
Заплачут мать и мой отец,
Еще заплачет дорогая,
С которой три года я жил.
Карета к дому подкатила,
Колеса о землю стучат,
В карете старшие вскричали:
«Готовьте сына своего!»
Крестьянский сын давно готовый,
Семья вся замертво лежит.
«Прощай, папаша и мамаша,
Прощайте, все мои друзья!
Прощайте, все мои кусточки,
Прощай, любимая моя!»

А вот нынешний вариант песни, по мотивам прежней:

С деревьев листья облетают
(прямо наземь),
Пришла осенняя пора,
(ёксель-моксель).
Ребят всех в армию забрали
(хулиганов),
Настала очередь моя
(главаря).
И вот приносят мне повестку
(на бумаге, на газетной)
Явиться в райвоенкомат
(в восемь тридцать, можно позже,
с сухарями, кружка сбоку).
Маманя в обморок упала
(с печки на пол, вверх ногами),
Сестра сметану пролила
(тоже на пол. Вот растяпа!)
Друзья, Маманю подсадите
(взад на печку, как и было),
Сестра, сметану подлижи
(языком и снова в крынку).
А я, молоденький парнишка
(лет семнадцать, двадцать, тридцать,
может, больше, я не помню),
На фронт германский подался
(прямо с места и в кальсонах).
За мною вслед бежит Аксинья
(жопа толста, морда синя)
В больших кирзовых сапогах
(на босу ногу, чтоб не жали).
За нею следом Афанасий
(семь на восемь, восемь на семь)
С большим спидометром в руках
(скорость мерять).
Сижу в окопе неглубоком
(метров восемь, с половиной, пули свищут),
Подходит ротный командир
(морда клином, звали Климом).
- Здорово, братцы-новобранцы
(матерь вашу, вашу также)!
Сейчас в атаку побежим
(ровно прямо, и налево, и обратно)!
Летят по небу самолеты
(бомбовозы),
Хотят засыпать нас землей
(черноземом, и навозом, с головою),
А я, молоденький мальчишка
(лет семнадцать, двадцать,
тридцать, может, сорок),
Лежу с оторванной ногой
(для маскировки, челюсть рядом, жрать охота).
Ко мне подходит санитарка
(звать Тамарка,
может, Дунька, может, Клавка,
я не помню):
Давай я рану первяжу
(сикось-накось, кось-на-сикось)
И в санитарную машину «Студебеккер»
(стекла биты, шины рваны,
шесть цилиндров,
было восемь – два украли)
С собою рядом положу
(для интересу, я не против,
только сзади, чтоб не дуло).
С тех пор прошло годов немало
(лет семнадцать, двадцать,
двадцать, тридцать, может, сорок),
В колхозе сторожем служу
(не тужу).
Ращу картошку-скороспелку
(поросятам, людям тоже),
Жену Тамарку сторожу
(от соседа и туристов, чтоб не съели,
а ведь могут, в наше время).
На юг вороны полетели
(ёксель-моксель!),
Пришла осенняя пора…

Название книги

Бауглир Владимир

История первая

Один месяц из жизни мальчишки

Был прохладный июльский вечер. Горнист уже сыграл «отбой» и весь пионерлагерь погрузился в сон. Мы с Алешкой тихо спрыгнули вниз, в мокрую от недавнего дождика траву. Конечно — не лучший метод — выходить из корпуса через окно, но зато — нас не увидит вожатый. Да и романтики побольше. Травы щекотали и обдавали прохладными брызгами наши голые ноги, почти тут же покрывшиеся пупырышками «гусиной кожи». Я начинал уже жалеть, что надел шорты, а не тренировочный костюм, но, во-первых, за костюмом нужно было б лезть в чемодан, а чемоданы лежали в вожатской, а во-вторых, я обладал более крупным, чем положено было бы для моего возраста, членом, и когда он некстати поднимался, то в спортивках это было слишком уж заметно. А короткие узкие шорты так облегали мою фигурку, что разглядеть, поднялся или нет мой «хобот», было невозможно. К тому же, шорты приятно сжимали мою попку, подчеркивая ее округлость.

Над нами сияли яркие летние звезды, и среди них легкой туманной дымкой протянулся от горизонта до горизонта Млечный Путь. В городе его не увидеть — уличные фонари гасят звезды. Здесь же, в первозданной тьме, он выделялся ярко и маняще. Я всегда любовался звездами, но сегодня. Сегодня было не до того.

Сквозь колючий кустарник мы пробирались к заветной цели — палате старших девчонок. Нам, пацанятам, которым не исполнилось еще и по одиннадцати, жутко, до замирания сердца, хотелось посмотреть, как ложатся спать старшеклассницы. У них были такие соблазнительные груди под футболками, когда они выходили утром на зарядку. А в лагере поговаривали, что спят они без футболок и лифчиков, в одних только трусиках. И часто во сне одеяла спадают с них.

Неслышными тенями мы подобрались к самой двери девчачьей палаты. Двери были старые, растрескавшиеся, и через них хорошо было видно, что происходит внутри. Мы прильнули к щелям.

Девчонки еще не спали. Кое-кто уже лежал, но большинство еще сидело на кроватях, болтая между собой. На ближайшей койке Светка, рослая фигуристая девчонка, снимала футболку. Под футболкой не оказалось лифчика, и в полусумраке палаты мы увидели ее упругие большие груди, заканчивающиеся медово-коричневыми сосками.

Я почувствовал, как зашевелилось у меня внизу, и шорты мгновенно стали мне малы. Страшное давление старалось разорвать их, но ткань была крепче. Лешка у соседней щели постанывал.

Светка же тем временем легким движением скинула с себя трусики, обнажив покрытый рыжеватыми волосами выпуклый лобок. Затем она полезла под подушку и извлекла оттуда большой, покрытый пупырышками огурец, который, видать, еще днем стащила в столовой. А затем, став на койке на колени, раздвинув ноги, она стала сношать себя огурцом, резко вводя его вглубь себя, а затем плавно вытаскивая и вновь толчком вгоняя внутрь. Она словно дразнила нас. Давление становилось нестерпимым. Если б не Лешка — я давно бы расстегнул ширинку и, взяв головку в руку, принялся бы дрочить. Но при друге это казалось неудобным, неприличным.

И тут, словно спасая меня от моих «комплексов», Лешка легонько провел рукой по моему набухшему члену.

— Можно? — услышал я его вопросительный шепот.

— Угу, — кивнул я, не отрываясь от заветной щели, и почувствовал, как лешкины пальцы перебирают мои пуговицы, расстегивая их одну за другой. И как только ширинка разошлась, он осторожно запустил туда пальцы и, оттянув вниз резинку трусов, выпустил мой член на свободу. А затем, присев возле меня, стоящего на коленях у щели, начал нежно гладить раздувшуюся головку. Я был на вершине блаженства, казалось, что может быть лучше: любоваться на приближающуюся к оргазму Светку и чувствовать нежные лешкины пальцы на своем «хоботе». И тут. Тут Леша, слегка наклонившись вперед, обхватил мой член губами. Сперва осторожно, а затем все уверенней и уверенней он принялся водить им у себя во рту. Он то втягивал член почти по самые яйца, то отходил губами аж до кончика головки, чтобы вновь и вновь заглатывать его поглубже. Его язык ласкал и щекотал со всех сторон. Затем я вновь услышал его постанывания. С неохотой оторвавшись от щели, я поглядел на Лешку. Он снял свои шорты по самые коленки, и под его шортиками вообще не было трусиков. Его попочка упруго выпиралась, и туда, между нежных половинок, он с силой вгонял свой палец. Вгонял, вынимал и тут же снова вгонял. Он аж содрогался от наслаждения.

И тогда я осторожно приподнял свою правую руку и обхватил напряженно дрожащий Лешкин член. Пару раз качнул его шкурку. Лешка аж взвыл, и тут-то мы оба и кончили. Жуткая, сладостная волна разлилась по всему телу.

И тут же с треском распахнулось окно.

— Эй, вы, что здесь делаете. — донесся голос вожатой. Но мы в тот момент уже во всю прыть бежали к кустам. Так что все, что сумела увидеть вожатая — это две голые задницы, мелькнувшие среди листвы.

— Володька, — прошептал Лешка, когда мы уже подбежали под наше окно, — Поклянись мне, что ты никому не расскажешь о том, что я. что мы делали.

— Хорошо. Только и ты никому!

— Ну, окей, полезли, — и мы влезли в окно за пять минут до того, как в нашу палату вошел вожатый.

Читайте также:

Куда спешишь мальчишка бежишь быстрей коня

-Рубрики

-Музыка

-Поиск по дневнику

-Интересы

-Сообщества

-Трансляции

-Статистика

Мужичок с ноготок

Отзывы

Ксения

Популярные книги

Легкий способ бросить курить

Подсознание может все!

Один день Ивана Денисовича

Я втопчу тебя в грязь

Хочу и буду: Принять себя, полюбить жизнь и стать счастливым

Объятые Пламенем (ЛП)

byacs

Название книги

Бауглир Владимир

История первая

Один месяц из жизни мальчишки