Как овечка на заклание
Опубликовано: 08.05.2024
Хосеп Антонио де Айяла. "Жертвенная овца". (1670−1684)
Выражение «Яко овца идти на заклание» иносказательно означает быть жертвой. «На заклание» – то есть на погибель.
В пророческом слове Исаии об искупительной жертве Сына Божьего сказано: «Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, ведён был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих».
Пророк представляет Иисуса Христа под видом агнца, ведомого на заклание. Образ жертвенного агнца взят пророком не случайно. Он из повседневной жизни иудеев. Агнцами были ягнята или козлята. Иудеи их приносили в дар Богу.
Считалось, что кровь жертвенного животного очищает от грехов. Об однолетнем агнце, который «должен быть без порока», то есть – без изъяна, говорится в Ветхом Завете, в Книге Исход и называется «пасхальной жертвой Господу».
Слова из Книги Пророка Исаии «Яко овча на заколение ведеся, и яко Агнец непорочен…» священник читает на проскомидии, приготовляя Агнец –просфору для последующего Причащения.
Агнцем непорочным и чистым называют Иисуса Христа за глубочайшее смирение, незлобие и кротость, за великую жертвенность. «Вот Агнец Божий, Kоторый берет на Себя грех мира» - говорится в Евангелии от Иоанна.
В пророческих книгах, «агнец, ведомый на заклание» встречается еще у пророка Иеремии.
«А я, как кроткий агнец, ведомый на заклание, и не знал, что они составляют замыслы против меня, говоря: «положим ядовитое дерево в пищу его и отторгнем его от земли живых, чтобы и имя его более не упоминалось»
Пророк описывает обстоятельства, с которыми он столкнулся, придя со словом о Боге, в свой родной город Анафоф. Жители, не пожелавшие слушать Иеремию, свою вражду выразили в заговоре против него. Пророк, понимая опасность ситуации, сравнивает себя с невинным, послушным и смиренным животным, которого ведут на заклание. И только предостережение, полученное Иеремией от Бога, спасает ему жизнь.
В выражении – «яко овца на заклание идти» характеристика агнца – кроткого и послушного животного перенесена на человека, и само выражение означает добровольную жертву.
Скачайте приложение для мобильного устройства и Радио ВЕРА будет всегда у вас под рукой, где бы вы ни были, дома или в дороге.
Слушайте подкасты в iTunes и Яндекс.Музыка
Также рекомендуем
Газета русскоязычной Америки
«Как овцы на заклание»
Во время суда над Эйхманом, когда многократно было повторено число «шесть миллионов», многие, особенно молодые «сабры» (евреи, рожденные в Эрец Исраэль) задавали недоуменные вопросы: как можно было уничтожить столько людей, почему они дали себя уничтожить, почему не сопротивлялись, почему шли, как овцы на заклание?
«Не иначе как вследствие врожденной галутной трусости», — заключили наиболее решительные сабры и гордо провозгласили: «Никогда больше — как овцы на заклание». «Я хорошо помню этот лозунг», — пишет израильская писательница Лея Алон (Гринберг) в статье «Как овцы на заклание» (Internet Sedmoykanal, 30 января 2008). Уцелевшие в Катастрофе не встретили в Израиле того отношения, на которое могли рассчитывать, и скрывали пережитое даже от своих близких. Что же тогда знали юные сабры о Катастрофе, кроме поразившего их числа «шесть миллионов»? Ведь они еще не читали страшный рассказ Василия Гроссмана «Треблинский ад», хотя перевод его уже был опубликован. Впрочем, что юные сабры? К такому же выводу пришел, например, умудренный годами, но не умом и знаниями американский психолог профессор Бруно Бетелгейм. Его упоминает бывший узник гетто израильский писатель К. Шабтай в книге «Как овцы на заклание? Миф о трусости». Об этом же и российский политолог профессор Кара-Мурза в книге «Евреи, диссиденты и еврокоммунизм». Он пишет: «Ведь нацистам не стоило ни капли крови собрать и уничтожить шесть миллионов евреев. Это было бы невозможно, если бы среди них возникла какая-то вялая воля к сопротивлению. Восстание в Варшавском гетто — единственный и, в масштабах мировой войны, небольшой эпизод».
За полвека до того подобный вопрос задал Григорий Попов, герой романа Шолом-Алейхема «Кровавая шутка» (1913 г.). Накануне праздника Песах евреи Киева ожидали погрома, который именно в это время обычно устраивала «черная сотня», обвиняя евреев в использовании христианской крови при выпечке мацы. «Все они так боятся погрома! — рассуждает он. — Чего они боятся? Неужели они и вправду такие… такие трусливые? Неужели не в силах оказать сопротивление? Ведь тут, в этом городе, их десятки тысяч! Странный народ — евреи!» Шолом-Алейхем предоставил ему, честному, но наивному юноше, возможность побывать в еврейской шкуре (Попов несколько раньше обменялся с Рабиновичем паспортом — С. Д.) и самому ответить на этот вопрос.
Миф о том, что в годы «окончательного решения» евреи шли на убой, как овцы, бытует до сих пор. Этим современным григориям поповым задуматься бы над тем, почему не сопротивлялись десятки миллионов раскулаченных крестьян еще недавно бойцов Красной Армии, почему не сопротивлялись в Катыни тысячи польских офицеров, почему дали себя уничтожить миллионы бойцов и командиров Красной Армии, попавших в плен в первые месяцы Отечественной войны? В братской могиле Берген-Бельзена похоронены 50 тысяч советских солдат. 28 февраля 1942 года Альфред Розенберг писал фельдмаршалу Кейтелю: «Из 3 миллионов 300 тысяч русских военнопленных в живых остается несколько сот тысяч пригодных к работе… пленных расстреливали… когда (у них) не было сил идти… Их тела оставались на дорогах» (Элиэзер Беркович «Вера после Катастрофы». Иерусалим «АМАНА», 1990). По окончании «культурной революции» в Китае 40 миллионов хунвейбинов были отправлены в пустыню Тибета, и с тех пор о них ничего не слышно.
Генерал СС обергруппенфюрер Карл Вольф, начальник личного штаба Гиммлера, писал 13 августа 1942 года в письме Теодору Ганценмюллеру, статс-секретарю имперского министерства путей сообщения: «С особой радостью я принял к сведению ваше сообщение, что уже на протяжении 14 дней в Треблинку ежедневно прибывает по эшелону с 5000 представителей избранного народа» (Гвидо Кнопп «Холокост»). Позднее, сдавшись американцам, он показал на допросе: «Массовое уничтожение евреев было тщательно спланировано. Гиммлер привлек к задаче психологов из министерства пропаганды Геббельса. Гиммлер говорил в моем присутствии Глобочнику (начальнику полиции Люблина, строителю лагерей смерти Майданек и Собибор, предложившему позднее «Акцию Рейнхард» — массовое уничтожение неработоспособного еврейского населения лагерей в память об убитом в 1942 году Рейнхарде Гейдрихе. — С. Д.) и Эйхману: «То, что мы намерены осуществить, настолько невероятно, что, если кто-то сумеет удрать из газовой камеры, ему не поверят».
В большинстве оккупированных стран евреев сразу же загоняли в гетто. «Кто не был в гетто, — пишет К. Шабтай, — тот не может себе представить, что означает постоянная паника. В этой непрекращающейся вечной тревоге и суматохе, растерянности, трепете и неуверенности в следующей минуте» неудивительно, что многие верили, хотели верить, что из гетто их отправляют в трудовые лагеря для работы на великий рейх на заводах и сельскохозяйственных фермах. К тому же нацистские психологи организовали получение евреями гетто поздравительных открыток от некоторых депортированных раньше: «У меня всё нормально. Я работаю и здоров» и т. п. Газовые камеры маскировали под душевые. Эсэсовский специалист по дезинфекции Курт Герштейн слышал в Белжеце 18 августа 1942, как офицер СС объявлял раздетым догола мужчинам, женщинам и детям, которых загоняли в газовую камеру: «Никакого вреда вам не собираются причинять. Дышите глубже, это только укрепит ваши легкие. Это прекрасная дезинфекция для профилактики заразных болезней» (Пол Джонсон «Популярная история евреев»).
Рудольф Врба, бежавший вместе с Альфредом Ветцлером из Освенцима 7 апреля 1944 года, писал позднее в воспоминаниях: «Попробовал бы меня кто-нибудь живым доставить в Освенцим, если бы я знал о том, что там происходит. И разве тысячи и тысячи евреев во всех странах Европы, способных за себя постоять, дали бы безропотно отправить своих детей, жен и матерей в концлагеря, если бы они знали, что там творится». Он пишет, что, когда 25 апреля он и Фред рассказывали об этом в Словакии руководителям Еврейского совета в городе Зилине, «я внезапно с ужасом осознал, что они не верят ни единому нашему слову…» Ибо для тех, кто не был там, рассказ об убийстве в Освенциме миллионов мирных жителей казался абсолютно невероятным. Все прибывавшие туда, как и в любой другой лагерь смерти, не сразу могли осознать, что оказались «по другую сторону добра и зла» (К. Шабтай). «Никогда мне не забыть, — писал Эли Визель в книге «Ночь», — первую ночь в лагере, превратившую всю мою жизнь в одну долгую ночь, запечатанную семью печатями». Ко времени отправки в Освенцим венгерских евреев Рузвельт и Черчилль уже были вполне осведомлены об «окончательном решении», они ничего не сделали, чтобы довести эту информацию до жителей оккупированных стран, чтобы убеждать евреев гетто любыми способами противиться депортации.
«Правда состоит в том, — пишет К. Шабтай, — что вопрос «почему они (евреи) шли на смерть, как овцы, нужно поставить по-другому. Вместо того, чтобы спрашивать «Почему они не восставали?» или «Почему восстание началось так поздно и почему сопротивление было слабым?» (имеется в виду восстание в Варшавском гетто — С. Д.), нам следует спросить: «Если все обстоятельства были против нас, против любой возможности самозащиты, если целые мощные армии терпели поражение, если враг объединялся с местным населением, чтобы стереть нас с лица земли, если наши умы и сердца были парализованы голодом, смятением и ужасом, если офицеры, комиссары, подготовленные солдаты шли на смерть без единого слова, как же тогда объяснить, что у нашего народа хватило еще веры и воли на то, чтобы противостоять врагу? Ведь в гетто (и лагерях смерти) существовало движение Сопротивления и вспыхивали восстания. Из какой скалы высечен этот народ?» (выделено мной — С. Д.).
«Человек, который находился в пасти льва, часто искал смерть», — пишет К. Шабтай. Однако именно евреи восставали в гетто и лагерях. Восстания в гетто в Варшаве, Вильнюсе, Белостоке, Минске, Львове, Кракове, Бендине, Родине, Бродах, Клецке, Тырнове, Гродно.
1 января 1942 года Абба Ковнер, узник Вильнюсского гетто, написал воззвание: «Еврейские юноши! Не верьте своему руководству. Все пути гестапо ведут в Понари. Понари — это смерть (В Понарах, в 12 км от Вильнюса, летом 1941 года были расстреляны 33 тысячи евреев — более половины всех евреев Вильнюса — С. Д.). Гитлер собирается уничтожить всех евреев Европы. И судьба евреев Литвы — быть первыми в этом ряду. Не дадим вести себя, как овец на бойню! (выделено мной — С. Д.). Сопротивление! Братья! Лучше пасть свободными, чем жить по милости убийц… Сопротивление до последнего дыхания!» (Lustiger Arno «Zum Kampf auf Leben und Tod». Deutscher Taschenbuch Verlag, Muenchen, 1997).
Овцы на заклание
Машина свернула на обочину. Остановилась.
— Мы уже приехали?
— Нет. Дальше я не поеду.
Балагур-таксист последние минут пять резко изменился. Он замолчал, смотрел только на дорогу, а них не обращал никакого внимания.
— Слушай! Мы тебе заплатили, а ты вдруг останавливаешься неизвестно где и отказываешься дальше ехать. Что еще за фокусы?
— Я пожалуюсь, и тебя лишат лицензии. А тебе это надо? Ты должен довести нас до места.
— Интересная картина! Первый раз встречаю такого таксиста, который берет деньги, но не довозит пассажиров до нужного места. Мы не выйдем из машины. И ты привезешь нас туда, куда нужно.
— Я могу вернуть вам деньги.
— Нам нужны не деньги. А чтобы ты нас привез туда, куда нужно. Мы тебе заплатили за это. И ты не можешь бросить нас неизвестно где. Если бы мы знали, мы взяли бы другое такси. Ты не профессионал. Ты не таксист. Ты вообще непонятно кто. Какой-то сумасшедший. Всё! Я разворачиваюсь и еду назад.
— Я врач. Представь, что ты ко мне попал на операционный стол. Я начинаю делать операцию. Делаю разрез. А потом бросаю инструмент и говорю: «Я не буду дальше делать операцию! И всё!» Если бы ты заранее знал, что будет такое, то согласился бы ты на операцию?
— Давай мы еще заплатим!
— Ты смотри! Уперся, как баран.
— Не спорь! Милый! Давай выйдем! Ты же видишь, что он не поедет.
— Мы сейчас выйдем. Но знай, что я пожалуюсь. Обязательно пожалуюсь. Как тебя зовут.
Таксист назвал фамилию и номер машины. У него было лицо обреченного на казнь. Когда они вышли, он тяжело вздохнул. Машина развернулась и быстро скрылась.
Такое ощущение, что они не на окраине города, а на дне океана. Тьма ощущалась физически. Она давила.
Было такое ощущение, что она угрожает превратить их в плоскую камбалу, у которой глаза на той стороне, которая смотрит вверх. Зачем они снизу, если там бездонная бездна?
— И что теперь? – спросил он.
Он до сих пор не мог успокоиться, раздраженный разговором с этим бараном-таксистом. Она почувствовала это. Хотя он всегда был с ней мягок и не позволял себе ни одного резкого слова.
— Мы можем спросить у прохожего улицу.
— Ладно. Или поймаем другое такси.
Он взял ее за руку. Узкая теплая ладошка. Он любил целовать ее пальчики. Каждому пальчику давал нежное имя. Дюймовочка - Солнышко – Красавица – Смысл Жизни Моей – Счастье Моё. Свободной рукой она погладила его по плечу. Разве рядом с ней он может на что-то сердиться? Считать, что мир создан для чего-то другого, кроме их безграничного счастья и любви? Они смотрели на дорогу. Ни одного огонька. Вообще ни в одной стороне.
Ни огонька. Даже над головой ни одной звездочки. Но это понятно. Небо затянуло тучами. Хорошо, что еще дождь не идет. У них даже зонтиков нет. Одеты они легко.
Скорей всего, это был пустырь. Часто такие пустыри встречаются на городских окраинах. За пустырем начинается жилой массив. Пустырь скорее всего окружен лесом и довольно густым, если они не видят ни одного огонька. И что им лес? Они же пойдут не по лесной тропинке, а по дороге.
— Дорогу осилит идущий! – изрек он.
Банально, конечно. Но унывать им сейчас ни к чему.
Они держались за руки. Он старался веселить ее всю дорогу. Рассказывал анекдоты, истории из школьных и студенческих лет. Пока они еще не познакомились.
Она остановилась. Прижалась к нему. Он чувствовал тепло ее тела. Улыбнулся. Ему захотелось поцеловать ее.
— Я не могу ногу поднять.
— Как ты не можешь поднять ногу?
— Такое ощущение, что к моей ноге привязали тяжелую гирю. Не знаю, может быть, провалился каблук и его чем-то зажало. Ну, попал между камнями и застрял там.
— Ногу вверх дерни!
— Я дергала. Но никак не получается. Может быть, расстегнуть и снять сапог? Но не пойду же я в одном сапоге?
Он достал мобильник.
— Черт! Сел аккумулятор. Дай мне свой! Я посвечу, погляжу, что там такое. Что же так темно?
Услышал шелест куртки.
— У меня нет телефона.
— Как нет? Оставила дома? Да нет же! Я помню, что ты его положила в сумочку. Ты его доставала при мне.
— Я ее забыла в такси. Когда мы сели, я сняла сумочку и опустила на пол. Она давила мне на бок.
— Не плачь, любовь моя. Я записал номер такси и фамилию водителя. Завтра мы позвоним диспетчеру, и он привезет твою сумочку. Но всё-таки плохо, что нет телефона. Что с твоей ногой?
— Кажется, что ее кто-то тянет вниз.
Он присел. Сначала ощупал одну ногу. Это была не та. Каблук стоял на асфальте. Он обхватил другую ногу.
— Да! А сейчас и правая.
Он повел ладони вниз. Но не добрался даже до щиколотки. Дальше был асфальт. Никаких камней. Как же нога могла провалиться? Какая-нибудь щель в асфальте? Тут он явственно почувствовал, что его руки приближаются к ее колену. И вот они уже на коленке.
— Что-нибудь ты можешь сделать? – закричала она. – Мне очень больно!
— Погоди! Погоди! – он выпрямился. – Дай руку! Вот! Я буду тебя держать за руки и тянуть.
В позе человека, тянущего канат, уперся и стал ее тянуть на себя. Она заплакала громче. Он скользил по асфальту. Она уже хрипела. Он склонялся всё ниже. Она исчезала под асфальтом. Как будто там под тонким слоем была болотная трясина, которая затягивала ее. Она хрипела. Потом что-то громко и плотоядно чвакнуло. Она исчезла. Он встал на колени и стал ощупывать место, где только что была она. Ровно. Ни холмика, ни ямки, никакой щели, ни одного камешка, даже песчинки нет, ничего нет.
— Да этого же не может быть! – закричал он. – Человек не может исчезнуть бесследно! Ты где? Отзовись! Бред какой-то! Ну, где же ты? Почему ты молчишь? Ну, хватит шутить!
Ползал на коленях. Только асфальт и ничего.
— Где ты? Где ты? – кричал он. – Почему ты молчишь? Не надо так шутить со мной! Отзовись!
Он обезумел. Ее нигде не было. Все шире делал он круги, не находя ничего, кроме асфальта. Казалось, ничего нет, кроме этой непроницаемой мглы, в которой всё потонуло. Упал. Рыдания сотрясали его тело. Он не то, что понял или поверил, он ощутил ее отсутствие. Она исчезла, непонятно где и непонятно как. Но ее больше нет. Она потеряна навсегда. И никакая сила не вернет ее к нему. Но кто мог ее забрать? Пополз на обочину от этого чертова асфальта, надеясь добраться до земли, которая казалась ему спасительной. Сколько он не полз, асфальт не заканчивался. Он выпрямился, стоя на коленях. Кажется, он протер дырки на коленях и разбил их в кровь. Поднялся. Одно ему было ясно: нужно было идти. Здесь нельзя оставаться. Здесь опасно. Туда идти, где есть свет, где есть люди, а значит, есть жизнь. Он должен идти!
Брел и брел, потеряв уже чувство времени и реальности. Он превратился в робота, в которого была заложена одна программа – двигаться вперед. И никаких чувств! Почему именно вперед? Этого ему не нужно было знать. Только впереди возможна какая-то ясность.
Абсолютная тишина и мрак. И только ноги чувствовали единственную опору асфальта, по которому он шел, того самого асфальта, лишившего его любимой женщины. Он подносил ладонь к лицу, но ничего не видел. Словно на глазах у него была плотная повязка. А может быть, его тоже нет? И то, что сейчас движется вперед, совсем и не он. Густая тьма растворила его, как серная кислота. Он перестал существовать. Так же, как ее. Она составляла единственный смысл его жизни. Теперь он и это потерял.
Она, вполне может быть, тоже бредет где-то рядом и чувствует то же, что и он. Потерю. Она уверена, что лишилась его. А значит, у нее больше ничего не осталось. Ради чего стоило бы жить. Свет их может соединить. Но его нет. Ни впереди, ни вверху. Ни малейшего проблеска. А может быть, его вообще нет. Кто-то могущественный выключил рубильник. Потухло солнце, звезды. Какой-нибудь новый Большой Взрыв, погрузивший вселенную в космическую мглу, где уже ничего не существует.
А может? Почему бы нет? Каким-то образом он расстался с жизнью и даже не заметил этого. Это и есть загробный мир, в котором ему суждено брести вечность, как Сизифу. И этот путь никогда для него не закончится, пока снова не произойдет какая-нибудь космическая катастрофа.
Хотя постой! Постой! Если я мыслю, следовательно, я существую. А я мыслю. Это же явно! Но всё-таки это не аргумент. Откуда Декарту знать, как будет там в загробном мире, если он свой аргумент высказал при жизни? А может быть, и там существует мысль. Мы мыслим и даже чувствуем. Чувствуем, может быть, по-особому. Когда ее поглотила бездна, ему казалось, что все для него закончилось, что он больше не сможет жить. Она была его главная награда в жизни, она была смыслом его существования. Ему не нужен мир, где нет ее. А сейчас, когда он остался без нее, он уже не чувствует прежней боли. Он ее помнит, он думает о ней, но боли нет.
Что это? Сзади какие-то звуки. Это шаги. Определенно шаги. Кто-то идет за ним следом. Так не может идти человек. Сзади шло что-то нечеловеческое, огромное, перед кем он ничто, песчинка. И это нечеловеческое имеет целью его, если идет следом. Он на расстоянии чувствовал его тепло и биение большого сильного сердца, гоняющего кровь в этом огромном теле. Как будто за ним катился огромный тяжелый каток, только живой. И этот каток ничего не оставляет на своем пути, только ровную поверхность асфальта. Это было что-то живое, потому что оно дышало.
Побежал. ЭТО догоняло его. Он чувствовал запах пота, слышал дыхание ровное и широкое. Так дышит существо, уверенное в своих силах, в своем успехе, которому не нужно надрываться.
Бьется сердце чудовища, сильное и могучее. Равномерно отбивает такт, как часы. А он задыхается, заплетаются ноги, его сердечко сейчас вырвется из груди. Он запнулся и упал. Нужно подняться и бежать. Но он не может. Шевелит беспомощно руками и ногами. Будь что будет! И тут он почувствовал, что на его спину опустилось что-то большое, придавив почти половину спину. Но не сильно, не прижало, не давит. Это могла быть лапа зверя, догнавшего его. Он стоит рядом с ним. И переднюю лапу поставил ему на спину. Несильно. Но надавит, если он попробует убежать. Какой это зверь? Медведь? Огромная собака? Великанский волк? Львы у них не водятся. Он задыхался от его смрадного дыхания. Начались спазмы. Они поднимались от желудка. Вырвало. И наступило сразу облегчение. И опустошение. Никаких сил.
— Мерзкая тварь! – прошипел он. – Уйди от меня! Оставь меня в покое! Я тебе ничего не делал. Гадкое чудовище! Зачем тебе я? Не ты ли убило мою любимую? Да понимаешь ли ты меня?
Лапа прижала сильнее. Но было не больно. Неужели ОНО понимало смысл его слов? Почему ОНО не разорвет его? Чего ОНО медлит? Хочет насладиться его страхом? ОНО придерживало его и не давало встать. Да он и не пытался вставать. Зачем? Попробовал ползти. К его удивлению, ему не мешали. Сначала он полз медленно. А почувствовав, что на его спине ничего нет, пополз быстрее. Ползти было даже легче, чем бежать.
Поднялся. И снова побежал. Но теперь он бежал экономно, стараясь беречь силы и не сорвать дыхания. Но в таком мраке, что бежать, что стоять или ползти неотличимо. Дорога пошла под уклон и бежать стало легче. С удивлением обнаружил, что ноги передвигаются помимо его воли. Он даже не тратил на это никаких усилий. Так бывает, когда спускаешься с крутого склона и движешься по инерции. Ты бы и остановился, но не можешь. Ноги несут вперед вопреки твоей воли. Надо бы притормозить, потому что так можешь полететь и тогда мало не покажешься, но ты не можешь сделать этого, как не может камень остановить своего падения.
Скорость нарастала. Но никаких усилий это от него не требовала. Большая скорость пугает. Он понял, что уклон дороги становился всё больше и бежал он по инерции. Вероятно, это был холм. Но после спуска обязательно начнется подъем, который потребует сил. А сейчас он никак не мог замедлить свой бег, даже если сильно захотел это сделать. Склон оказался уж слишком долгим и крутым. Когда же это закончится? «Но, если я бегу со склона, значит, я был на его вершине. А с вершины я должен был увидеть огни города. Но я ничего не увидел. Значит, никакого города нет». Куда же ведет эта дурацкая дорога? Никто его уже не преследовал. И это тоже было странно и подозрительно? Куда могло подеваться чудовище? Ладно! Лучше не думать. Всё равно ноги куда-то вынесут. Тем более, что они делают это помимо его воли. Он же не чувствует никакой усталости, потому что не тратит сил.
Тут он ударился. Но не о дерево, не о стену. Это было что-то мягкое, вроде сетки. И никакой боли от удара он не почувствовал. Это было мягкое и упругое прикосновение всем телом. Его не отбросило назад, но заставило остановиться. Он вытянул руки вперед и стал делать ими круговые движения, как штукатур, который равняет стену. Он хотел узнать, что же за препятствие остановило его и не дает двигаться дальше. Это была стена. Но она была не только спереди на его пути. Он сделал шаг в сторону и сбоку тоже была стена. И с другой стороны стена. Он вытянул руки, и они уткнулись в потолок. Как будто он внезапно оказался в помещении. Он развернулся на сто восемьдесят градусов, вытянул руки вперед, сделал несколько шагов и снова уткнулся в стену. Как же такое могло быть, если он прибежал именно с этой стороны? Это был небольшой каземат, каменный мешок. Но должен же быть из него выход? Выходит, что он проскочил в какую-то дверь. И теперь вот здесь. Надо искать этот выход. Он пошел по периметру, обследуя стены, искал выход. Потом встал на корточки и снова обследовал стены, надеясь найти выход. Нет! Не единой щели. Что-то надавило ему на спину. Неужели чудовище догнало его? Но на зверя это было непохоже. Явно это не звериная лапа. И никакого запаха.
Сверху было ровное, плоское и твердое. «Что за чертовщина? – подумал он. – Как на дороге могло оказаться здание?» Тут лоб его уткнулся в такую же ровную плоскость, стоило ему немного продвинуться вперед. Но он знал, что стена должна быть дальше. Хотел развести руки в стороны, но не смог. Стены сблизились до размера гроба. Что бы все это могло значить? Что за сила движет эти стены? Вернулось чудовище? «Это какая-то пресс-машина! – успел подумать он. – Вроде тех, что прессует кузова». Тут же взревел от боли. С обеих сторон хрустнули его плечи, зажатые в каменные клещи. Теперь очередь пришла грудной клетки. Ломались кости. Боль может длиться бесконечно, но и она кончается, особенно когда вместо человека остается липкое красное пятно между двух плотно сжатых бетонных плит. Его больше не существовало. Не было даже его тела. Только смазка между плит.
… Над дорогой стояло яркое солнце. Летели друг другу навстречу автомобили. Кто-то нетерпеливый шел на обгон. А как же! У него такая крутая иномарка и он будет плестись? Те, кто ездил здесь постоянно, обратили внимание, что возле дороги появились две железобетонных плиты. Еще вчера их не было на этом месте. Значит, ставили ночью.. зачем их поставили непонятно. Да и никто не задумывался об этом. У каждого были свои мысли о своем, земном и суетном. Как и должно быть, в прочем.
« Как овцы на заклание » ( иврит : כצאן לטבח ) - фраза, которая относится к идее, что евреи пассивно шли на смерть во время Холокоста . Это происходит от аналогичной фразы в еврейской Библии, которая положительно описывает мученичество как в еврейской, так и в христианской религиозных традициях. Противодействие этой фразе стало ассоциироваться с еврейским национализмом из-за ее использования в Иосиппоне и еврейскими группами самообороны после кишиневского погрома 1903 года . Во время Холокоста Абба Ковнер и другие лидеры еврейского сопротивления использовали эту фразу, чтобы призывать евреев сопротивляться. В послевоенном Израиле некоторые демонизировали выживших в Холокосте, считая, что они «пошли на бойню, как овцы», в то время как вооруженное сопротивление прославлялось. Эта фраза была воспринята как означающая, что евреи не пытались спасти свою жизнь и, следовательно, частично несут ответственность за свои собственные страдания и смерть. Этот миф, который со временем стал менее заметным, часто критикуется историками, теологами и выжившими как форма обвинения жертвы .
Содержание
- 1 Предпосылки
- 1.1 Религиозный
- 1.2 Светский
- 2 В контексте Холокоста
- 2.1 Во время Холокоста
- 2.2 После войны
- 2.2.1 В Израиле
- 2.2.2 За пределами Израиля
- 3 Критика
- 4 ссылки
- 4.1 Цитаты
- 4.2 Источники печати
- 4.3 Интернет-источники
- 5 Дальнейшее чтение
Религиозный
В 53 главе Еврейской Библии , главе Еврейской Библии , убит добродетельный слуга, но он не протестует: «Подобно овце, ведущей на заклание, или агнцу, который молчит перед своими стригущими, он не открыл уст своих» (Исайя 53 : 7). Его молчание хвалят, потому что не было «лукавства в устах его» (Исайя 53: 9). Однако раввин Авраам Хешель отметил, что контекст более неоднозначен, потому что сам Исайя протестует против Божьего наказания еврейского народа . В псалме 44 , то мученичество еврейского народа , преследуемых за их религии представлен положительно: «Нет, но ради Тебя умерщвляют нас всякий день; / Нас считают овцами на заклание »(Псалом 44:23). В еврейской литургии используется фраза из Тахануна , молитвы, взятой из 44-го псалма, который традиционно читается каждый понедельник и четверг в Шахарисе (утренних молитвах):
Взгляните с небес и поймите, что мы стали объектом презрения и насмешек среди народов; нас считают овцами, которых ведут на бойню, на убиение, уничтожение, избиение и унижение. Но, несмотря на все это, мы не забыли Ваше Имя - мы просим Вас не забывать нас.
В христианстве эта фраза интерпретировалась как добродетель кротости , относящаяся к Иисусу, позволившему быть распятым ; Иисуса символизировали как Агнца Божьего . Пресвитерианский теолог Альберт Барнс писал, что «тот факт, что [Иисус] не открывал рта в жалобе, был поэтому более примечателен и делал заслуги его страданий более значительными». Он считал, что 53-я глава Исайи была пророческой типологией, которая «исполнилась в жизни Господа Иисуса», типология, которая будет продолжена как часть христианских интерпретаций Холокоста .
Библейская фраза на иврите «как овца на заклание» ( כְּצֹאן טִבְחָה , ke-tson le-tivhah) отличается от более позднего варианта, «как овца на заклание» ( כצאן לטבח , ke-tson la- тева).
Светский
Обратная фраза, вопреки тому, что считалось ранее, была придумана автором еврейской истории 10-го века Иосиппоном , который процитировал Маттафия , лидера восстания Маккавеев , который сказал: «Будь сильным и да укрепимся и давайте умрем в бою, а не умрем, как овцы на заклание ". В другом контексте эта фраза была использована основателем Соединенных Штатов Джорджем Вашингтоном в 1783 году, чтобы предупредить об опасностях лишения права на свободу слова : «свобода слова может быть лишена, и мы можем вести себя немыми и молчаливыми, как овцы, на бойню ».
Перевернутая фраза была возрождена еврейскими союзами самообороны в Российской империи после кишиневского погрома 1903 года , хотя она оставалась редкостью по сравнению с другими образами виктимизации. Что касается погрома, New York Times сообщила, что «евреи были застигнуты врасплох и зарезаны как овцы». В новелле Йосефа Хаима Бреннера « Вокруг точки» на иврите главный герой спросил: «Были ли евреи, как овцы, на заклание?» но сразу отверг идею. К 1910 году вторая версия фразы, изобретенная в Иосиппоне , стала более широко использоваться. В статье 1920 года под названием «Превратят ли Иерусалим в Кишинев?» Залман Шазар , позже третий президент Израиля , выступал против переговоров с властями подмандатной Британии, поскольку «братьев героев Тель Хай не будут вести на бойню, как овец».
В « Изкоре» , книге 1911 года, посвященной памяти евреев, убитых арабами, обратная сторона приписывается Яакову Плоткину, лидеру еврейской организации самообороны на Украине, который иммигрировал в Палестину и был убит во время межобщинного конфликта в Палестине . По словам Ицхака Бен-Цви , впоследствии второго президента Израиля, Плоткин ранее использовал эту фразу в отношении защиты от погромов в Российской империи . Книгу широко читали сионисты Восточной Европы. Яэль Фельдман предполагает, что это вероятный источник словоблудия, использованного Аббой Ковнером в его заявлении от 1 января 1942 года.
В контексте холокоста
Во время холокоста
Во время Холокоста Абба Ковнер был первым, кто использовал эту фразу как призыв к действию в брошюре от 1 января 1942 года, в которой он утверждал, что «Гитлер замышляет уничтожение европейского еврейства ». Ковнер призвал евреев Виленского гетто противостоять немцам:
Нас не будут вести, как овец на бойню. Да, мы слабы и беспомощны, но единственный ответ на убийства - восстание. Братья, лучше умереть, сражаясь, как свободные люди, чем жить во власти убийц. Встань, Встань с последним вздохом.
По словам историка Холокоста Иегуды Бауэра, вместо того, чтобы рассматривать евреев как овец, Ковнер попытался «вызвать восстание против самого использования этого термина» . В речи, которую Ковнер произнес перед членами Палмах после прибытия в Израиль в октябре 1945 года, он объяснил, что его фраза не означала, что жертвы Холокоста пошли «как овцы на бойню», и приписал эту интерпретацию неевреям, таким как советский партизан комиссар . Ковнер также сказал относительно неспособности стольких жертв дать отпор, что «все и все пошли вот так!» включая советских военнопленных , нацистских коллаборационистов, убитых своими бывшими союзниками, и польских офицеров.
Брошюра была переправлена контрабандой в другие гетто, где вызвала аналогичные призывы к сопротивлению. В краковском гетто , Dolek Либескинд сказал: «За три линии в истории , которые будут написано о молодых людях , которые боролись и не пошли , как овцы на заклание он умирает даже стоит.» Во время « Гроссактиона Варшава» , массовой депортации евреев из Варшавского гетто, начавшейся 22 июля 1942 года, еврейский архивист Эмануэль Рингельблюм раскритиковал жестокость еврейской полиции гетто во время облав и пассивность еврейских масс. Рингельблюм спросил, «почему мы позволили вести себя, как овец, на бойню» и пришел к выводу, что евреям было стыдно и опозорились, потому что их «покорность» не спасла их жизни. Он пришел к выводу, что единственным выходом было вооруженное сопротивление, даже как символический жест.
После войны
В Израиле
В послевоенный период в Израиле, перед судом над Эйхманом, оставшиеся в живых, которые не сражались с партизанами, были заклеймены за то, что якобы пошли на бойню, как овцы. В ответ некоторые выжившие дети притворились сабрами (коренными израильтянами), а другие выжившие никогда не упоминали о своем опыте. Вооруженное сопротивление прославлялось отчасти потому, что создание Государства Израиль также требовало вооруженного конфликта . Например, самый популярный учебник для учеников начальной школы посвятил 60% освещения Холокоста восстанию в Варшавском гетто . Напротив, другие реакции на Холокост были демонизированы: в одном учебнике, одобренном Министерством образования, говорилось, что «героическая позиция евреев гетто также компенсировала унизительную капитуляцию тех, кого привели в лагеря смерти» и что жертвы Холокоста ушли ». как овца на убой ».
Британский историк Том Лоусон утверждает, что идея пассивности евреев во время Холокоста подтвердила стереотипы евреев диаспоры, которых придерживалась ишув , еврейская община в Палестине, что способствовало их господству. Израильский историк Йехиам Вейц утверждает, что образ «овец на заклание» намекает на то, что миллионы евреев, погибших в Холокосте, не соответствовали требованиям, и, если бы они сопротивлялись, национальная честь евреев была бы сохранена. Израильский историк Идит Зерталь пишет, что выживших в Холокосте обвиняли в том, что они вовремя не выбрали сионизм.
Израильский историк Ханна Яблонка критикует это восприятие, утверждая, что пережившие Холокост сформировали израильскую память. Фельдман описывает миф как происходящий из традиционных европейских антисемитских стереотипов о евреях как «позорную противоположность всем« мужественным »качествам, которые современный национализм считает необходимыми». Альтернативное объяснение, выдвинутое израильским историком Томом Сегевым , состоит в том, что метафора овцы позволила израильтянам преуменьшить страдания евреев во время Холокоста как защитный механизм от культурной травмы. Первоначально о Холокосте было мало что известно, что приводило к чрезмерным обобщениям. Согласно гипотезе справедливого мира , жертвы Холокоста и выжившие должны были сделать что-то, чтобы заслужить свою судьбу.
Речь Ковнера в октябре 1945 года была недоступна для общественности в течение четырех десятилетий, и многие ложно приписывали ему обвинения в адрес израильтян, переживших Холокост. Обеспокоенный этим, Ковнер сказал в 1947 году, что тот, кто не был свидетелем событий Холокоста, не может правильно использовать эту фразу; «как овца на заклание» означало в Израиле нечто иное, чем в Виленском гетто в 1942 году. Тем временем он продолжал заявлять об авторстве инверсии утверждения, несмотря на предыдущий прецедент.
Отношение Израиля к выжившим в Холокосте было революционным после широко разрекламированного судебного процесса над Адольфом Эйхманом , главным виновником Холокоста, в Иерусалиме. Во время судебного процесса прокурор Гидеон Хауснер не ограничился доказательством вины Эйхмана. Он попытался рассказать израильтянам о нацистских преступлениях и «взял на себя роль защитника мертвых и живых евреев» и вызвал многих выживших в качестве свидетелей. Общественность сомневалась, было ли сопротивление вариантом для масс, и деятельность спасательных групп, таких как Комитет помощи и спасения, рассматривалась в более позитивном свете. Общественное мнение переключилось на обвинение исключительно виновных. Поэт- сионист-сионист Ури Цви Гринберг сказал: «Это преступление - утверждать, что во времена Гитлера евреи диаспоры могли пойти на смерть иначе». Сионистский труда писатель Хаим Гури писал,
Мы должны попросить прощения у бесчисленного множества людей за то, что осудили их в своем сердце . Мы часто категорично и произвольно обобщали, что эти бедные души [пошли на смерть] «как овцы на бойню». Теперь мы знаем лучше.
За пределами Израиля
После войны пассивность еврейских жертв Холокоста и оставшихся в живых была усилена фотографиями освобожденных нацистских концлагерей, на которых запечатлены изможденные выжившие. Поскольку нацистские пропагандистские фильмы часто были единственным источником отснятого материала, их использование в послевоенных документальных фильмах поддерживало идею еврейской пассивности, как и культовая фотография мальчика из Варшавского гетто . Утверждение, что заключенные еврейских концлагерей были более пассивными, чем заключенные-неевреи, часто затушевывало исторический факт, такой как тот факт, что шесть из семи восстаний в концентрационных лагерях или лагерях смерти были инициированы евреями.
Выживший и психолог Виктор Франкл в 1946 году написал бестселлер « Человек в поисках смысла» , основанный на собственном опыте, в котором утверждал, что для выживания в лагерях необходим позитивный настрой . Следовательно, он намекнул, что те, кто умер, сдались. Историки пришли к выводу, что между отношением и выживанием было мало связи. В 1960 году еврейский психоаналитик Бруно Беттельхейм утверждал, что «подобно леммингу [миллионы] пошли на смерть» и что Анна Франк и ее семья частично виноваты в том, что у них нет огнестрельного оружия. В своей книге «Уничтожение европейских евреев» 1961 года историк Рауль Хильберг охарактеризовал сопротивление евреев как крайне маргинальное явление. Однако он оценивал сопротивление исключительно по количеству убитых немцев. Вместо этого он утверждал, что евреи «ускорили процесс разрушения», подчиняясь немецким приказам, обусловленным пассивностью культуры еврейской диаспоры . В выпуске 1985 года Хильберг процитировал Рингельблюма в поддержку этого аргумента.
Ханна Арендт категорически отвергла идею о том, что еврейские жертвы пошли «как овцы на бойню», потому что все жертвы нацистских преследований вели себя одинаково. Она утверждала, что Беттельхейм ожидал, что евреи каким-то образом узнают о намерениях нацистов больше, чем другие жертвы, и в частном порядке критиковала Хильберга за «болтовню о« желании смерти »евреев». Хотя она критиковала израильского прокурора Гидеона Хауснера за то, что тот спрашивал у оставшихся в живых, почему они не оказали сопротивления, она также описала евреев как «подчиняющихся нацистским приказам с« покорной кротостью »и« прибывающих вовремя к транспортным пунктам, идя своим ходом к местам казни ». рыть себе могилы, раздевать и складывать аккуратные груды своей одежды и лежать бок о бок, чтобы их расстреляли », - характеристика, которую американский исследователь Холокоста Дебора Липштадт нашла« тревожной ». Вместо этого Арендт обвинила юденрат в якобы сотрудничестве с нацистами, что сегодня не принято. Несмотря на ее более тонкое изображение, ее аргументы в « Эйхмане в Иерусалиме» приравнивались к аргументам Хильберга и Беттельхейма и подвергались резкой критике.
По словам Лоусона, после первых трех десятилетий этот троп стал менее важной движущей силой в историографии Холокоста . Однако Ричард Миддлтон-Каплан цитирует фильм 2010 года «Долг» о нацистском военном преступнике, который насмехается над своими еврейскими похитителями и сбегает от них, как недавний пример работы, увековечивающей представление о том, что евреи пассивно подчиняются своей судьбе, потому что нацисты заявляют, что этот эффект не опровергнут. Израильские поселенцы, протестующие против эвакуации из сектора Газа, заявили, что «мы не пойдем на бойню, как овцы», что было сочтено преувеличением .
Критика
Эта фраза стала настолько распространенной и широко распространенной, что историки сопротивления евреев во время Холокоста использовали ее в качестве названия работ, бросающих вызов представлениям о пассивности евреев. Дэниел Гольдхаген раскритиковал «сводящую с ума, часто слышимую фразу« как овец на бойню »» как «заблуждение» в своем аннотации к книге 1994 года « Сопротивление: восстание в Варшавском гетто» . Статья о сопротивлении евреев в Восточной Европе в «Энциклопедии Холокоста» 2001 г. начинается с развенчания «ложных предположений», лежащих в основе таких вопросов, как «Почему евреи пошли на бойню, как овцы?»
Иегуда Бауэр утверждал, что «те, кто использует его, идентифицируют, даже неосознанно, с убийцами», которые отрицали человечность своих жертв. Он отмечает, что «евреи не были овцами. Евреи были евреями, евреи были людьми», которых убивали, а не убивали. Американский социолог Нехама Тек говорит, что ее часто спрашивают: «Почему евреи пошли на бойню, как овцы?» которую она описывает как «явно ложное предположение», потому что возможность сопротивления предоставлялась нечасто, и многие евреи использовали творческие стратегии выживания. Tec резко критиковал идею о том, что «жертвы сами отчасти виноваты в собственном уничтожении». По словам историка Холокоста Питера Хейса , «ничто в литературе о Холокосте не является более неподобающим, чем вина, возложенная некоторыми писателями на почти полностью безоружных, изолированных, напуганных, замученных и обессиленных людей за якобы неспособность адекватно отреагировать».
Выжившие, в том числе Эли Визель и Примо Леви , также раскритиковали тенденцию обвинять евреев в их тяжелом положении во время Холокоста, который Визель охарактеризовал как «верх иронии и жестокости: мертвых жертв нужно защищать, а убийцы живы и мертвые. , остались одни ". Психолог Ева Фогельман утверждает, что тенденция обвинять жертву проистекает из желания «не задавать вопрос: что бы я сделал? И выжил бы я?» По словам Фогельмана, «обвинение жертв не только искажает историю, но и увековечивает их виктимизацию».
Раввин Эмиль Факенхайм писал, что « пустые разговоры о« овцах на заклание »и« коллаборационисте » Judenräte » вызваны умышленным незнанием фактов Холокоста, потому что «удобнее обвинять жертву». Раввин Исраэль Рутман утверждал, что «Истинное значение» этой фразы - духовная сила евреев, у которых не было возможности сопротивляться их убийству. Раввин Бернар Розенберг пишет, что, чтобы понять ошибочность мифа «овцы на заклание», нужно учитывать жизненный опыт выживших, которые не имели возможности дать отпор своим угнетателям. Розенберг утверждает, что выживание и усилия по восстановлению жизни, общин и еврейского государства после Холокоста были формой сопротивления, как и сохранение еврейских традиций сегодня. Ортодоксальный раввин и писатель Шмулей Ботич описывает эту фразу как «двойное оскорбление шести миллионов погибших», потому что она одновременно обвиняет их в трусости и обвиняет их в их судьбе.
А взявшие Иисуса отвели Его к Каиафе первосвященнику,
куда собрались книжники и старейшины.
— Матфея 26:57
Иисус, показав феноменальную силу, позволил воинам взять Себя под стражу. Он, конечно же, им поддался, ведь Он уже довольно убедительно доказал, что они совершенно не способны Его взять. Господь мог бы уложить их наповал одним только словом, но позволил им схватить Себя и увести.
Греческое слово krateo — «брать», переводится и так: схватить, крепко сжать, задержать. В контексте этого стиха оно означает произвести арест. Иисус, показав, что Его невозможно взять силой, позволил воинам Себя арестовать.
Схватив Иисуса, воины отвели Его к Каиафе. Греческое слово apago — «отводить», описывало пастуха, который, обвязав верёвкой шею овцы, ведёт её, куда ему нужно. Это слово в точности описывает, что потом произошло в Гефсиманском саду. Иисусу не заткнули рот кляпом и не поволокли, как это делали с теми, кто сопротивлялся. Воины накинули Ему верёвку на шею, и Он пошёл позади их, как овца, ведомая пастухом. Римские воины и стражи повели Его, как ведут овцу на заклание. Об этом пророчествовал Исаия многими веками ранее (см. Исаия 53:7). И вот это пророчество исполнялось: воины вели Иисуса к первосвященнику.
Поговорим немного о Каиафе. Первосвященником Каиафа стал в 18-м году от Рождества Христова. Служа первосвященником, он обрёл такое влияние в Израиле, что, даже когда закончился срок его службы и его переизбрали, он по-прежнему оказывал огромное воздействие на жизнь народа, в том числе в решении духовных, политических и финансовых вопросов. Иосиф Флавий, еврейский историк, написал, что пятеро сыновей Каиафы служили потом стражами при первосвященнике.
Молодым человеком Каиафа женился на дочери первосвященника Анны. Девять лет Анна служил первосвященником. Титул первосвященника принадлежал этой семье, и они передавали его только членам своей семьи благодаря чему твёрдо держали бразды правления в своих руках. Это была духовная монархия. Обладатели этого высокого титула имели огромную политическую силу, контролировали общественное мнение и владели внушительным богатством.
Анна, передав титул первосвященника своему зятю Каиафе, всё равно продолжал править народом через зятя. Это влияние особенно хорошо прослеживается в Евангелии от Луки 3:2: «При первосвященниках Анне и Каиафе…». Два человека одновременно не могли быть первосвященниками, просто Анна сохранил за собой этот титул и власть. Он по-прежнему имел большое влияние, поэтому римские воины и стражи сначала повели Иисуса к Анне и только потом к Каиафе, действительному первосвященнику (см. Иоанна 18:13).
Анна и Каиафа были саддукеями и входили в группу религиозных лидеров, которые придерживались свободных взглядов в отношении вероучения и не верили в сверхъестественную силу, а все сверхъестественные явления, описанные в Ветхом Завете, считали лишь мифами.
Слыша рассказы о сверхъестественной силе и чудесах Иисуса и видя, какую репутацию Он имеет у народа, Анна, Каиафа и другие члены синедриона видели в Иисусе угрозу для себя. Эти религиозные лидеры были одержимы манией всё контролировать, и то, что служение Иисуса не поддавалось их контролю и власти, было для них публичным оскорблением. Потом они услышали, что Иисус воскресил Лазаря. Этот случай стал для них последней каплей, и они решили расквитаться с Ним. Воскрешение Лазаря разъярило их, а всё растущая популярность Иисуса напугала, и они провели тайное собрание, решив во что бы то ни стало с Ним покончить. Всю ответственность за приведение плана убийства в исполнение возложили на Каиафу. Как первосвященник и глава синедриона Каиафа также должен был подстроить противозаконное судебное разбирательство Иисуса перед иудейскими властями. Он обвинил Его в богохульстве. Но Иисус не стал оспаривать обвинения Каиафы, поэтому первосвященник доставил Его к римским властям, которые и признали Его виновным в том, что Он называл Себя Иудейским Царём.
Каиафа имел огромную власть, так что даже после смерти Иисуса продолжал преследовать верующих ранней церкви. Например, когда Пётр и Иоанн исцелили хромого, сидящего у дверей храма, их тут же схватили и привели в синедрион (см. Деяния 3). Каиафа служил первосвященником до 36-го года. А это однозначно говорит о том, что тем первосвященником, который допрашивал Стефана, был Каиафа (Деяния 7:1). Он же был тем первосвященником, который дал Савлу Тарсянину письменное разрешение арестовывать верующих в Иерусалиме и Дамаске (см. Деяния 9:1–2).
Из-за политических событий, произошедших в 36-м году, Каиафу наконец сместили. Из девятнадцати человек, служивших первосвященниками в первом веке, Каиафа, злейший первосвященник, служил дольше всех. Затем титул первосвященника перешёл к Ионафану, другому сыну Анны.
Иисус никогда не грешил (2 Коринфянам 5:21), ни одно лживое слово не исходило из Его уст (1 Петра 2:22). Всю Свою земную жизнь Он делал добро, исцелял людей, изгонял бесов из одержимых (Деяния 10:38). Казалось вопиющей несправедливостью, что эти вероломные религиозные лидеры Иерусалима вели Иисуса, как овцу на заклание. И Он не стал оспаривать эту несправедливость, Он никогда не обсуждал волю Отца и никогда не отказывался её выполнить.
Апостол Пётр написал об Иисусе: «Будучи злословим, Он не злословил взаимно; страдая, не угрожал, но предавал то Судии Праведному» (1 Петра 2:23). Греческое слово paradidomi — «предавать», составное: para переводится рядом, например,находиться рядом с кем-либо или чем-либо. Didomi — давать. Целиком слово paradidomi означает передавать что-то кому-то. Слово можно было бы ещё перевести вверять, уступать, доверять, отдавать, доставлять.
Господь Иисус сносил эту несправедливость, вверив Себя справедливому Отцу. В этот тяжёлый момент Он приблизился к Отцу и полностью доверил Себя и Своё будущее в Его руки. Иисус знал, что исполняет волю Отца, поэтому отдал Себя Его заботе. Если с вами поступили неправильно, обошлись несправедливо и вы ничего не можете изменить — приблизьтесь к Отцу и вверьте Себя в Его заботливые, любящие руки. Он желает лучшего для вас, даже если вы незаслуженно оказались в трудной ситуации. У вас есть выбор: обозлиться, ожесточиться, возненавидеть жизнь или же довериться Богу, не сомневаясь, что Он позаботится о вас, пусть даже сейчас вы не видите положительных перемен. Иисус не пытался сбежать, когда Его схватили, повели к Каиафе и потом жестоко с Ним обошлись. Он просто доверился Отцу. А какой выбор сделаете вы?
Читайте также: