Для чего вам гнилая лошадь

Опубликовано: 25.03.2023

  • ЖАНРЫ 360
  • АВТОРЫ 271 127
  • КНИГИ 634 175
  • СЕРИИ 23 994
  • ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 597 095

У-у-у-у-у-у-гу-гу-гугу-уу! О, гляньте на меня, я погибаю! Вьюга в подворотне ревет мне отходную, и я вою с нею. Пропал я, пропал! Негодяй в грязном колпаке, повар в столовой нормального питания служащих Центрального совета народного хозяйства, плеснул кипятком и обварил мне левый бок. Какая гадина, а еще пролетарий! Господи Боже мой, как больно! До костей проело кипяточком. Я теперь вою, вою, вою, да разве воем поможешь?

Чем я ему помешал? Чем? Неужли же я обожру Совет народного хозяйства, если в помойке пороюсь? Жадная тварь. Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь он поперек себя шире! Вор с медной мордой. Ах, люди, люди! В полдень угостил меня колпак кипятком, а сейчас стемнело, часа четыре приблизительно пополудни, судя по тому, как луком пахнет из пожарной Пречистенской команды. Пожарные ужинают кашей, как вам известно. Но это последнее дело, вроде грибов. Знакомые псы с Пречистенки, впрочем, рассказывали, будто бы на Неглинном в ресторане «Бар» жрут дежурное блюдо – грибы соус пикан по три рубля семьдесят пять копеек порция. Это дело на любителя – все равно что калошу лизать… У-у-у-у…

Бок болит нестерпимо, и даль моей карьеры видна мне совершенно отчетливо: завтра появятся язвы, и, спрашивается, чем я их буду лечить? Летом можно смотаться в Сокольники, там есть особенная очень хорошая трава, и, кроме того, нажрешься бесплатно колбасных головок, бумаги жирной набросают граждане, налижешься. И если бы не грымза какая-то, что поет на кругу при луне – «милая Аида», – так что сердце падает, было бы отлично. А теперь куда же пойдешь? Не били вас сапогом? Били. Кирпичом по ребрам получали? Кушано достаточно. Все испытал, с судьбою своею мирюсь и если плачу сейчас, то только от физической боли и от голода, потому что дух мой еще не угас… Живуч собачий дух.

Но вот тело мое – изломанное, битое, надругались над ним люди достаточно. Ведь главное что: как врезал он кипяточком, под шерсть проело, и защиты, стало быть, для левого бока нет никакой. Я очень легко могу получить воспаление легких, а получив его, я, граждане, подохну с голоду. С воспалением легких полагается лежать на парадном ходе под лестницей, а кто же вместо меня, лежащего холостого пса, будет бегать по сорным ящикам в поисках питания? Прохватит легкое, поползу я на животе, ослабею, и любой спец пришибет меня палкой насмерть. И дворники с бляхами ухватят меня за ноги и выкинут на телегу…

Дворники из всех пролетариев самая гнусная мразь. Человечьи очистки – самая низшая категория. Повар попадается разный. Например, покойный Влас с Пречистенки. Скольким он жизнь спас! Потому что самое главное во время болезни перехватить кус. И вот, бывало, говорят старые псы, махнет Влас кость, а на ней с осьмушку мяса. Царство ему небесное за то, что был настоящая личность, барский повар графов Толстых, а не из Совета нормального питания. Что они там вытворяют в нормальном питании, уму собачьему непостижимо! Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят, а те, бедняги, ничего и не знают! Бегут, жрут, лакают!

Иная машинисточка получает по девятому разряду четыре с половиной червонца, ну, правда, любовник ей фильдеперсовые чулочки подарит. Да ведь сколько за этот фильдеперс ей издевательств надо вынести! Прибежит машинисточка, ведь за четыре с половиной червонца в «Бар» не пойдешь! Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщин единственное утешение в жизни. Дрожит, морщится, а лопает. Подумать только – сорок копеек из двух блюд, а они, оба эти блюда, и пятиалтынного не стоят, потому что остальные двадцать пять копеек заведующий хозяйством уворовал. А ей разве такой стол нужен? У нее и верхушка правого легкого не в порядке, и женская болезнь, на службе с нее вычли, тухлятиной в столовке накормили, вон она, вон она!! Бежит в подворотню в любовниковых чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей, а штаны она носит холодные, так, кружевная видимость. Рвань для любовника. Надень-ка она фланелевые, попробуй. Он и заорет:

– До чего ты неизящна! Надоела мне моя Матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло мое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду – все, все на женское тело, на раковые шейки, на «Абрау-Дюрсо»! Потому что наголодался в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует.

Жаль мне ее, жаль. Но самого себя мне еще больше жаль. Не из эгоизма говорю, о нет, а потому, что действительно мы в неравных условиях. Ей-то хоть дома тепло, ну, а мне, а мне! Куда пойду? Битый, обваренный, оплеванный, куда же я пойду? У-у-у-у.

– Куть, куть, куть! Шарик, а Шарик! Чего ты скулишь, бедняжка? А? Кто тебя обидел. Ух…

Ведьма – сухая метель загремела воротами и помелом съездила по уху барышню. Юбчонку взбила до колен, обнажила кремовые чулочки и узкую полосочку плохо стиранного кружевного бельишка, задушила слова и замела пса.

– Боже мой… какая погода… ух… и живот болит. Это солонина, это солонина! И когда же это все кончится?

Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась за ворота, и на улице ее начало вертеть, рвать, раскидывать, потом завинтило снежным винтом, и она пропала.

А пес остался в подворотне и, страдая от изуродованного бока, прижался к холодной массивной стене, задохся и твердо решил, что больше отсюда никуда не пойдет, тут и издохнет, в подворотне. Отчаяние повалило его. На душе у него было до того горько и больно, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как пупырыши, вылезли из глаз и тут же засохли. Испорченный бок торчал свалявшимися промерзшими комьями, а между ними глядели красные зловещие пятна от вара. До чего бессмысленны, тупы, жестоки повара! «Шарик» она назвала его! Какой он, к черту, Шарик? Шарик – это значит круглый, упитанный, глупый, овсянку жрет, сын знатных родителей, а он лохматый, долговязый и рваный, шляйка поджарая, бездомный пес. Впрочем, спасибо ей на добром слове.

Дверь через улицу в ярко освещенном магазине хлопнула, и из нее показался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже вернее всего – господин. Ближе – яснее – господин. Вы думаете, я сужу по пальто? Вздор. Пальто теперь очень многие и из пролетариев носят. Правда, воротники не такие, об этом и говорить нечего, но все же издали можно спутать. А вот по глазам – тут уж ни вблизи, ни издали не спутаешь! О, глаза – значительная вещь! Вроде барометра. Все видно – у кого великая сушь в душе, кто ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится. Вот последнего холуя именно и приятно бывает тяпнуть за лодыжку. Боишься – получай! Раз боишься, значит, стоишь… Р-р-р… гау-гау.

Господин уверенно пересек в столбе метели улицу и двинулся в подворотню. Да, да, у этого все видно. Этот тухлой солонины лопать не станет, а если где-нибудь ему ее и подадут, поднимет та-акой скандал, в газеты напишет – меня, Филиппа Филипповича, обкормили!

Вот он все ближе, ближе. Этот ест обильно и не ворует. Этот не станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умственного труда господин, с культурной остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но запах по метели от него летит скверный, – больницей и сигарой.

Какого же лешего, спрашивается, носило его в кооператив центрохоза? Вот он рядом… Чего ищет? У-у-у-у… Что он мог покупать в дрянном магазинишке, разве ему мало Охотного ряда? Что такое?! Кол-ба-су. Господин, если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину. Отдайте ее мне!

Пес собрал остаток сил и в безумии пополз из подворотни на тротуар. Вьюга захлопала из ружья над головой, взметнула громадные буквы полотняного плаката «Возможно ли омоложение?».

Натурально, возможно. Запах омолодил меня, поднял с брюха, жгучими волнами стеснил двое суток пустующий желудок, запах, победивший больницу, райский запах рубленой кобылы с чесноком и перцем. Чувствую, знаю, в правом кармане шубы у него колбаса. Он надо мной. О, мой властитель! Глянь на меня. Я умираю. Рабская наша душа, подлая доля!

НАСТРОЙКИ.

Необходима регистрация

Необходима регистрация



СОДЕРЖАНИЕ.

СОДЕРЖАНИЕ


  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • » .
  • 28

У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Вьюга в подворотне ревёт мне отходную, и я вою с ней. Пропал я, пропал. Негодяй в грязном колпаке – повар столовой нормального питания служащих центрального совета народного хозяйства – плеснул кипятком и обварил мне левый бок.

Какая гадина, а ещё пролетарий. Господи, боже мой – как больно! До костей проело кипяточком. Я теперь вою, вою, да разве воем поможешь.

Чем я ему помешал? Неужели я обожру совет народного хозяйства, если в помойке пороюсь? Жадная тварь! Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь он поперёк себя шире. Вор с медной мордой. Ах, люди, люди. В полдень угостил меня колпак кипятком, а сейчас стемнело, часа четыре приблизительно пополудни, судя по тому, как луком пахнет из пожарной пречистенской команды. Пожарные ужинают кашей, как вам известно. Но это – последнее дело, вроде грибов. Знакомые псы с Пречистенки, впрочем, рассказывали, будто бы на Неглинном в ресторане «бар» жрут дежурное блюдо – грибы, соус пикан по 3р.75 к. порция. Это дело на любителя всё равно, что калошу лизать… У-у-у-у-у…

Бок болит нестерпимо, и даль моей карьеры видна мне совершенно отчётливо: завтра появятся язвы и, спрашивается, чем я их буду лечить?

Летом можно смотаться в Сокольники, там есть особенная, очень хорошая трава, а кроме того, нажрёшься бесплатно колбасных головок, бумаги жирной набросают граждане, налижешься. И если бы не грымза какая-то, что поёт на лугу при луне – «Милая Аида» – так, что сердце падает, было бы отлично. А теперь куда пойдёшь? Не били вас сапогом? Били. Кирпичом по рёбрам получали? Кушано достаточно. Всё испытал, с судьбой своей мирюсь и, если плачу сейчас, то только от физической боли и холода, потому что дух мой ещё не угас… Живуч собачий дух.

Но вот тело моё изломанное, битое, надругались над ним люди достаточно. Ведь главное что – как врезал он кипяточком, под шерсть проело, и защиты, стало быть, для левого бока нет никакой. Я очень легко могу получить воспаление лёгких, а, получив его, я, граждане, подохну с голоду. С воспалением лёгких полагается лежать на парадном ходе под лестницей, а кто же вместо меня, лежащего холостого пса, будет бегать по сорным ящикам в поисках питания? Прохватит лёгкое, поползу я на животе, ослабею, и любой спец пришибёт меня палкой насмерть. И дворники с бляхами ухватят меня за ноги и выкинут на телегу…

Дворники из всех пролетариев – самая гнусная мразь. Человечьи очистки – самая низшая категория. Повар попадается разный. Например – покойный Влас с Пречистенки. Скольким он жизнь спас. Потому что самое главное во время болезни перехватить кус. И вот, бывало, говорят старые псы, махнёт Влас кость, а на ней с осьмушку мяса. Царство ему небесное за то, что был настоящая личность, барский повар графов Толстых, а не из Совета Нормального питания. Что они там вытворяют в Нормальном питании – уму собачьему непостижимо. Ведь они же, мерзавцы, из вонючей солонины щи варят, а те, бедняги, ничего и не знают. Бегут, жрут, лакают.

Иная машинисточка получает по IX разряду четыре с половиной червонца, ну, правда, любовник ей фильдеперсовые чулочки подарит. Да ведь сколько за этот фильдеперс ей издевательств надо вынести. Ведь он её не каким-нибудь обыкновенным способом, а подвергает французской любви. С… эти французы, между нами говоря. Хоть и лопают богато, и всё с красным вином. Да…

Прибежит машинисточка, ведь за 4,5 червонца в бар не пойдёшь. Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщины единственное утешение в жизни. Дрожит, морщится, а лопает… Подумать только: 40 копеек из двух блюд, а они оба эти блюда и пятиалтынного не стоят, потому что остальные 25 копеек завхоз уворовал. А ей разве такой стол нужен? У неё и верхушка правого лёгкого не в порядке и женская болезнь на французской почве, на службе с неё вычли, тухлятиной в столовой накормили, вот она, вот она…

Бежит в подворотню в любовниковых чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей, а штаны она носит холодные, одна кружевная видимость. Рвань для любовника. Надень-ка она фланелевые, попробуй, он и заорёт: до чего ты неизящна! Надоела мне моя Матрёна, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло моё времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду – всё на женское тело, на раковые шейки, на абрау-дюрсо. Потому что наголодался я в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует.

Жаль мне её, жаль! Но самого себя мне ещё больше жаль. Не из эгоизма говорю, о нет, а потому что мы действительно не в равных условиях. Ей-то хоть дома тепло, ну а мне, а мне… Куда пойду? У-у-у-у-у.

– Куть, куть, куть! Шарик, а шарик… Чего ты скулишь, бедняжка? Кто тебя обидел? Ух…

Ведьма сухая метель загремела воротами и помелом съездила по уху барышню. Юбчонку взбила до колен, обнажила кремовые чулочки и узкую полосочку плохо стиранного кружевного бельишка, задушила слова и замела пса.

Боже мой… Какая погода… Ух… И живот болит. Это солонина! И когда же это всё кончится?

Наклонив голову, бросилась барышня в атаку, прорвалась в ворота, и на улице начало её вертеть, вертеть, раскидывать, потом завинтило снежным винтом, и она пропала.

А пёс остался в подворотне и, страдая от изуродованного бока, прижался к холодной стене, задохся и твёрдо решил, что больше отсюда никуда не пойдёт, тут и сдохнет в подворотне. Отчаяние повалило его. На душе у него было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слёзы, как пупырыши, вылезали из глаз и тут же засыхали.

Испорченный бок торчал свалявшимися промёрзшими комьями, а между ними глядели красные зловещие пятна обвара. До чего бессмысленны, тупы, жестоки повара. – «Шарик» она назвала его… Какой он к чёрту «Шарик»? Шарик – это значит круглый, упитанный, глупый, овсянку жрёт, сын знатных родителей, а он лохматый, долговязый и рваный, шляйка поджарая, бездомный пёс. Впрочем, спасибо на добром слове.

Дверь через улицу в ярко освещённом магазине хлопнула и из неё показался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже – вернее всего, – господин. Ближе – яснее – господин. А вы думаете, я сужу по пальто? Вздор. Пальто теперь очень многие и из пролетариев носят. Правда, воротники не такие, об этом и говорить нечего, но всё же издали можно спутать. А вот по глазам – тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза значительная вещь. Вроде барометра. Всё видно у кого великая сушь в душе, кто ни за что, ни про что может ткнуть носком сапога в рёбра, а кто сам всякого боится. Вот последнего холуя именно и приятно бывает тяпнуть за лодыжку. Боишься – получай. Раз боишься – значит стоишь… Р-р-р…

Господин уверенно пересёк в столбе метели улицу и двинулся в подворотню. Да, да, у этого всё видно. Этот тухлой солонины лопать не станет, а если где-нибудь ему её и подадут, поднимет такой скандал, в газеты напишет: меня, Филиппа Филипповича, обкормили.

Вот он всё ближе и ближе. Этот ест обильно и не ворует, этот не станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умственного труда господин, с французской остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей, но запах по метели от него летит скверный, больницей. И сигарой.

Какого же лешего, спрашивается, носило его в кооператив Центрохоза?

Вот он рядом… Чего ждёт? У-у-у-у… Что он мог покупать в дрянном магазинишке, разве ему мало охотного ряда? Что такое? Колбасу. Господин, если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину. Отдайте её мне.

Глава 1

У‑у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я поги­баю. Вьюга в под­во­ротне ревёт мне отход­ную, и я вою с ней. Про­пал я, про­пал. Него­дяй в гряз­ном кол­паке – повар сто­ло­вой нор­маль­ного пита­ния слу­жа­щих цен­траль­ного совета народ­ного хозяй­ства – плес­нул кипят­ком и обва­рил мне левый бок.

Какая гадина, а ещё про­ле­та­рий. Гос­поди, боже мой – как больно! До костей про­ело кипя­точ­ком. Я теперь вою, вою, да разве воем поможешь.

Чем я ему поме­шал? Неужели я обо­жру совет народ­ного хозяй­ства, если в помойке поро­юсь? Жад­ная тварь! Вы гляньте когда-нибудь на его рожу: ведь он попе­рёк себя шире. Вор с мед­ной мор­дой. Ах, люди, люди. В пол­день уго­стил меня кол­пак кипят­ком, а сей­час стем­нело, часа четыре при­бли­зи­тельно попо­лу­дни, судя по тому, как луком пах­нет из пожар­ной пре­чи­стен­ской команды. Пожар­ные ужи­нают кашей, как вам известно. Но это – послед­нее дело, вроде гри­бов. Зна­ко­мые псы с Пре­чи­стенки, впро­чем, рас­ска­зы­вали, будто бы на Неглин­ном в ресто­ране «бар» жрут дежур­ное блюдо – грибы, соус пикан по 3р.75 к. пор­ция. Это дело на люби­теля всё равно, что калошу лизать… У‑у-у-у‑у…

Бок болит нестер­пимо, и даль моей карьеры видна мне совер­шенно отчёт­ливо: зав­тра появятся язвы и, спра­ши­ва­ется, чем я их буду лечить?

Летом можно смо­таться в Соколь­ники, там есть осо­бен­ная, очень хоро­шая трава, а кроме того, нажрёшься бес­платно кол­бас­ных голо­вок, бумаги жир­ной набро­сают граж­дане, нали­жешься. И если бы не грымза какая-то, что поёт на лугу при луне – «Милая Аида» – так, что сердце падает, было бы отлично. А теперь куда пой­дёшь? Не били вас сапо­гом? Били. Кир­пи­чом по рёб­рам полу­чали? Кушано доста­точно. Всё испы­тал, с судь­бой своей мирюсь и, если плачу сей­час, то только от физи­че­ской боли и холода, потому что дух мой ещё не угас… Живуч соба­чий дух.

Но вот тело моё изло­ман­ное, битое, над­ру­га­лись над ним люди доста­точно. Ведь глав­ное что – как вре­зал он кипя­точ­ком, под шерсть про­ело, и защиты, стало быть, для левого бока нет ника­кой. Я очень легко могу полу­чить вос­па­ле­ние лёг­ких, а, полу­чив его, я, граж­дане, подохну с голоду. С вос­па­ле­нием лёг­ких пола­га­ется лежать на парад­ном ходе под лест­ни­цей, а кто же вме­сто меня, лежа­щего холо­стого пса, будет бегать по сор­ным ящи­кам в поис­ках пита­ния? Про­хва­тит лёг­кое, поползу я на животе, осла­бею, и любой спец при­ши­бёт меня пал­кой насмерть. И двор­ники с бля­хами ухва­тят меня за ноги и выки­нут на телегу…

Двор­ники из всех про­ле­та­риев – самая гнус­ная мразь. Чело­ве­чьи очистки – самая низ­шая кате­го­рия. Повар попа­да­ется раз­ный. Напри­мер – покой­ный Влас с Пре­чи­стенки. Сколь­ким он жизнь спас. Потому что самое глав­ное во время болезни пере­хва­тить кус. И вот, бывало, гово­рят ста­рые псы, мах­нёт Влас кость, а на ней с ось­мушку мяса. Цар­ство ему небес­ное за то, что был насто­я­щая лич­ность, бар­ский повар гра­фов Тол­стых, а не из Совета Нор­маль­ного пита­ния. Что они там вытво­ряют в Нор­маль­ном пита­нии – уму соба­чьему непо­сти­жимо. Ведь они же, мер­завцы, из воню­чей соло­нины щи варят, а те, бед­няги, ничего и не знают. Бегут, жрут, лакают.

Иная маши­ни­сточка полу­чает по IX раз­ряду четыре с поло­ви­ной чер­вонца, ну, правда, любов­ник ей филь­де­пер­со­вые чулочки пода­рит. Да ведь сколько за этот филь­де­перс ей изде­ва­тельств надо выне­сти. Ведь он её не каким-нибудь обык­но­вен­ным спо­со­бом, а под­вер­гает фран­цуз­ской любви. С… эти фран­цузы, между нами говоря. Хоть и лопают богато, и всё с крас­ным вином. Да…

При­бе­жит маши­ни­сточка, ведь за 4,5 чер­вонца в бар не пой­дёшь. Ей и на кине­ма­то­граф не хва­тает, а кине­ма­то­граф у жен­щины един­ствен­ное уте­ше­ние в жизни. Дро­жит, мор­щится, а лопает… Поду­мать только: 40 копеек из двух блюд, а они оба эти блюда и пяти­ал­тын­ного не стоят, потому что осталь­ные 25 копеек зав­хоз уво­ро­вал. А ей разве такой стол нужен? У неё и вер­хушка пра­вого лёг­кого не в порядке и жен­ская болезнь на фран­цуз­ской почве, на службе с неё вычли, тух­ля­ти­ной в сто­ло­вой накор­мили, вот она, вот она…

Бежит в под­во­ротню в любов­ни­ко­вых чул­ках. Ноги холод­ные, в живот дует, потому что шерсть на ней вроде моей, а штаны она носит холод­ные, одна кру­жев­ная види­мость. Рвань для любов­ника. Надень-ка она фла­не­ле­вые, попро­буй, он и заорёт: до чего ты неизящна! Надо­ела мне моя Мат­рёна, наму­чился я с фла­не­ле­выми шта­нами, теперь при­шло моё вре­мечко. Я теперь пред­се­да­тель, и сколько ни накраду – всё на жен­ское тело, на рако­вые шейки, на абрау-дюрсо. Потому что наго­ло­дался я в моло­до­сти доста­точно, будет с меня, а загроб­ной жизни не существует.

Жаль мне её, жаль! Но самого себя мне ещё больше жаль. Не из эго­изма говорю, о нет, а потому что мы дей­стви­тельно не в рав­ных усло­виях. Ей-то хоть дома тепло, ну а мне, а мне… Куда пойду? У‑у-у-у‑у.

– Куть, куть, куть! Шарик, а шарик… Чего ты ску­лишь, бед­няжка? Кто тебя оби­дел? Ух…

Ведьма сухая метель загре­мела воро­тами и поме­лом съез­дила по уху барышню. Юбчонку взбила до колен, обна­жила кре­мо­вые чулочки и узкую поло­сочку плохо сти­ран­ного кру­жев­ного бельишка, заду­шила слова и замела пса.

Боже мой… Какая погода… Ух… И живот болит. Это соло­нина! И когда же это всё кончится?

Накло­нив голову, бро­си­лась барышня в атаку, про­рва­лась в ворота, и на улице начало её вер­теть, вер­теть, рас­ки­ды­вать, потом завин­тило снеж­ным вин­том, и она пропала.

А пёс остался в под­во­ротне и, стра­дая от изуро­до­ван­ного бока, при­жался к холод­ной стене, задохся и твёрдо решил, что больше отсюда никуда не пой­дёт, тут и сдох­нет в под­во­ротне. Отча­я­ние пова­лило его. На душе у него было до того больно и горько, до того оди­ноко и страшно, что мел­кие соба­чьи слёзы, как пупы­рыши, выле­зали из глаз и тут же засыхали.

Испор­чен­ный бок тор­чал сва­ляв­ши­мися про­мёрз­шими комьями, а между ними гля­дели крас­ные зло­ве­щие пятна обвара. До чего бес­смыс­ленны, тупы, жестоки повара. – «Шарик» она назвала его… Какой он к чёрту «Шарик»? Шарик – это зна­чит круг­лый, упи­тан­ный, глу­пый, овсянку жрёт, сын знат­ных роди­те­лей, а он лох­ма­тый, дол­го­вя­зый и рва­ный, шляйка под­жа­рая, без­дом­ный пёс. Впро­чем, спа­сибо на доб­ром слове.

Дверь через улицу в ярко осве­щён­ном мага­зине хлоп­нула и из неё пока­зался граж­да­нин. Именно граж­да­нин, а не това­рищ, и даже – вер­нее всего, – гос­по­дин. Ближе – яснее – гос­по­дин. А вы дума­ете, я сужу по пальто? Вздор. Пальто теперь очень мно­гие и из про­ле­та­риев носят. Правда, ворот­ники не такие, об этом и гово­рить нечего, но всё же издали можно спу­тать. А вот по гла­зам – тут уж и вблизи и издали не спу­та­ешь. О, глаза зна­чи­тель­ная вещь. Вроде баро­метра. Всё видно у кого вели­кая сушь в душе, кто ни за что, ни про что может ткнуть нос­ком сапога в рёбра, а кто сам вся­кого боится. Вот послед­него холуя именно и при­ятно бывает тяп­нуть за лодыжку. Боишься – полу­чай. Раз боишься – зна­чит сто­ишь… Р‑р-р…

Гос­по­дин уве­ренно пере­сёк в столбе метели улицу и дви­нулся в под­во­ротню. Да, да, у этого всё видно. Этот тух­лой соло­нины лопать не ста­нет, а если где-нибудь ему её и пода­дут, под­ни­мет такой скан­дал, в газеты напи­шет: меня, Филиппа Филип­по­вича, обкормили.

Вот он всё ближе и ближе. Этот ест обильно и не ворует, этот не ста­нет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умствен­ного труда гос­по­дин, с фран­цуз­ской ост­ро­ко­неч­ной бород­кой и усами седыми, пуши­стыми и лихими, как у фран­цуз­ских рыца­рей, но запах по метели от него летит сквер­ный, боль­ни­цей. И сигарой.

Какого же лешего, спра­ши­ва­ется, носило его в коопе­ра­тив Центрохоза?

Вот он рядом… Чего ждёт? У‑у-у‑у… Что он мог поку­пать в дрян­ном мага­зи­нишке, разве ему мало охот­ного ряда? Что такое? Кол­басу. Гос­по­дин, если бы вы видели, из чего эту кол­басу делают, вы бы близко не подо­шли к мага­зину. Отдайте её мне.

Пёс собрал оста­ток сил и в безу­мии пополз из под­во­ротни на тротуар.

Вьюга захло­пала из ружья над голо­вой, взмет­нула гро­мад­ные буквы полот­ня­ного пла­ката «Воз­можно ли омоложение?».

Нату­рально, воз­можно. Запах омо­ло­дил меня, под­нял с брюха, жгу­чими вол­нами стес­нил двое суток пусту­ю­щий желу­док, запах, побе­див­ший боль­ницу, рай­ский запах руб­ле­ной кобылы с чес­но­ком и пер­цем. Чув­ствую, знаю – в пра­вом кар­мане шубы у него кол­баса. Он надо мной. О, мой вла­сти­тель! Глянь на меня. Я уми­раю. Раб­ская наша душа, под­лая доля!

Пёс пополз, как змея, на брюхе, обли­ва­ясь сле­зами. Обра­тите вни­ма­ние на повар­скую работу. Но ведь вы ни за что не дадите. Ох, знаю я очень хорошо бога­тых людей! А в сущ­но­сти – зачем она вам? Для чего вам гни­лая лошадь? Нигде, кроме такой отравы не полу­чите, как в Мос­сель­проме. А вы сего­дня зав­тра­кали, вы, вели­чина миро­вого зна­че­ния, бла­го­даря муж­ским поло­вым желе­зам. У‑у-у‑у… Что же это дела­ется на белом свете? Видно, поми­рать-то ещё рано, а отча­я­ние – и под­линно грех. Руки ему лизать, больше ничего не остаётся.

Зага­доч­ный гос­по­дин накло­нился к псу, сверк­нул золо­тыми обод­ками глаз и выта­щил из пра­вого кар­мана белый про­дол­го­ва­тый свёр­ток. Не сни­мая корич­не­вых пер­ча­ток, раз­мо­тал бумагу, кото­рой тот­час же овла­дела метель, и отло­мил кусок кол­басы, назы­ва­е­мой «осо­бая кра­ков­ская». И псу этот кусок.

О, бес­ко­рыст­ная лич­ность! У‑у-у!

– Фить-фить, – посви­стал гос­по­дин и доба­вил стро­гим голосом:

Опять Шарик. Окре­стили. Да назы­вайте как хотите. За такой исклю­чи­тель­ный ваш поступок.

Пёс мгно­венно обо­рвал кожуру, с всхли­пы­ва­нием вгрызся в кра­ков­скую и сожрал её в два счёта. При этом пода­вился кол­ба­сой и сне­гом до слёз, потому что от жад­но­сти едва не загло­тал верё­вочку. Ещё, ещё лижу вам руку.

Целую штаны, мой благодетель!

– Будет пока что… – гос­по­дин гово­рил так отры­ви­сто, точно коман­до­вал. Он накло­нился к Шарику, пыт­ливо гля­нул ему в глаза и неожи­данно про­вёл рукой в пер­чатке интимно и лас­ково по Шари­кову животу.

– А‑га, – мно­го­зна­чи­тельно мол­вил он, – ошей­ника нету, ну вот и пре­красно, тебя-то мне и надо. Сту­пай за мной. – Он пощёл­кал паль­цами. – Фить-фить!

За вами идти? Да на край света. Пинайте меня вашими фет­ро­выми боти­ками, я слова не вымолвлю.

По всей Пре­чи­стенке сняли фонари. Бок болел нестер­пимо, но Шарик вре­ме­нами забы­вал о нём, погло­щён­ный одной мыс­лью – как бы не уте­рять в суто­локе чудес­ного виде­ния в шубе и чем-нибудь выра­зить ему любовь и пре­дан­ность. И раз семь на про­тя­же­нии Пре­чи­стенки до Обу­хова пере­улка он её выра­зил. Поце­ло­вал в ботик у Мёрт­вого пере­улка, рас­чи­щая дорогу, диким воем так напу­гал какую-то даму, что она села на тумбу, раза два под­выл, чтобы под­дер­жать жалость к себе.

Какой-то сво­лоч­ной, под сибир­ского делан­ный кот-бро­дяга выныр­нул из-за водо­сточ­ной трубы и, несмотря на вьюгу, учуял кра­ков­скую. Шарик света не взви­дел при мысли, что бога­тый чудак, под­би­ра­ю­щий ране­ных псов в под­во­ротне, чего доб­рого и этого вора при­хва­тит с собой, и при­дётся делиться мос­сель­про­мов­ским изде­лием. Поэтому на кота он так лязг­нул зубами, что тот с шипе­нием, похо­жим на шипе­ние дыря­вого шланга, забрался по трубе до вто­рого этажа. – Ф‑р-р‑р… га…у! Вон! Не напа­сёшься мос­сель­прома на вся­кую рвань, шля­ю­щу­юся по Пречистенке.

Гос­по­дин оце­нил пре­дан­ность и у самой пожар­ной команды, у окна, из кото­рого слы­ша­лось при­ят­ное вор­ча­ние вал­торны, награ­дил пса вто­рым кус­ком поменьше, золот­ни­ков на пять.

Эх, чудак. Под­ма­ни­вает меня. Не бес­по­кой­тесь! Я и сам никуда не уйду.

За вами буду дви­гаться куда ни прикажете.

В Обу­хов? Сде­лайте одол­же­ние. Очень хорошо изве­стен нам этот переулок.

Фить-фить! Сюда? С удово… Э, нет, поз­вольте. Нет. Тут швей­цар. А уж хуже этого ничего на свете нет. Во много раз опас­нее двор­ника. Совер­шенно нена­вист­ная порода. Гаже котов. Живо­дёр в позументе.

– Да не бойся ты, иди.

– Здра­вия желаю, Филипп Филиппович.

Вот это – лич­ность. Боже мой, на кого же ты нанесла меня, соба­чья моя доля! Что это за такое лицо, кото­рое может псов с улицы мимо швей­ца­ров вво­дить в дом жилищ­ного това­ри­ще­ства? Посмот­рите, этот под­лец – ни звука, ни дви­же­ния! Правда, в гла­зах у него пас­мурно, но, в общем, он рав­но­ду­шен под око­лы­шем с золо­тыми галу­нами. Словно так и пола­га­ется. Ува­жает, гос­пода, до чего ува­жает! Ну‑с, а я с ним и за ним. Что, тро­нул? Выкуси.

Вот бы тяп­нуть за про­ле­тар­скую мозо­ли­стую ногу. За все изде­ва­тель­ства вашего брата. Щёт­кой сколько раз морду уро­до­вал мне, а?

Пони­маем, пони­маем, не извольте бес­по­ко­ится. Куда вы, туда и мы. Вы только дорожку ука­зы­вайте, а я уж не отстану, несмотря на отча­ян­ный мой бок.

С лест­ницы вниз:

– Писем мне, Фёдор, не было?

Снизу на лест­ницу почтительно:

– Никак нет, Филипп Филип­по­вич (интимно впол­го­лоса вдо­гонку), – а в тре­тью квар­тиру жил­то­ва­ри­щей вселили.

Важ­ный пёсий бла­го­тво­ри­тель круто обер­нулся на сту­пеньке и, пере­гнув­шись через перила, в ужасе спросил:

Глаза его округ­ли­лись и усы встали дыбом.

Швей­цар снизу задрал голову, при­ла­дил ладо­шку к губам и подтвердил:

– Точно так, целых четыре штуки.

– Боже мой! Вооб­ра­жаю, что теперь будет в квар­тире. Ну и что ж они?

– А Фёдор Павлович?

– За шир­мами поехали и за кир­пи­чом. Пере­го­родки будут ставить.

– Чёрт знает, что такое!

– Во все квар­тиры, Филипп Филип­по­вич, будут все­лять, кроме вашей.

Сей­час собра­ние было, выбрали новое това­ри­ще­ство, а преж­них – в шею.

– Что дела­ется. Ай-яй-яй… Фить-фить.

Иду‑с, поспе­ваю. Бок, изво­лите ли видеть, даёт себя знать. Раз­ре­шите лиз­нуть сапожок.

Галун швей­цара скрылся внизу. На мра­мор­ной пло­щадке пове­яло теп­лом от труб, ещё раз повер­нули и вот – бельэтаж.

Человеческое сердце

. "На широком поле словесности российской СССР я был один - единственный
. литературный волк. Мне советовали выкрасит шкуру. Нелепый совет.
. Крашенный ли волк, стриженный ли волк, он все равно не похож на пуделя."
. . М.А.Булгаков ( из письма Сталину, март 1930 год ).

. В кого же верить,- если не в себя?!
. Задумчивость не может быть помехой!
. С названием горы ошибся я.
. Выходит: не туда все время ехал!
-|-
Там не было тебя. Теперь я знаю: точно!
. И спорить: незачем. Не стану - уточнять;
. на Линдергорн* близ Бергена* я не был - как нарочно,
. и Геккенфельде* тоже,- такая вот напасть ^ (!)
До скандинавских стран добраться: несерьезно!*
. До ближней мне горы* - сейчас уже: никак.
Ты не ругай меня: с пристрастием допроса?!
. Покушай. не колдуй, в отместку - натощак?!
-|-
Мне сложно быть котом, тем более собакой!
. Я был уже и тем, и этим,- не взыщи ^ (?!)
Ловил своих мышей, скулил и выл по свалкам.
. Ты наказанье мне полегче подыщи?!
А то все будет так, как было - с железАми*;
. в Обуховом с Филиппычем*, с Арнольдычем* зимой.
Меня - тогда и резали (и), после зашивали;
. и слава Богу, ЧТО,- остался я живой!
-|-
Доколе - это будет: "Все время продолжаться?!",-
. "разруха"* в головенках, собрание жильцов;
. и до какой поры - я стану превращаться.
. для шуб ( для беличьих ) ловить везде котов?!*
Котом случалось быть: обычным и солидным*;
. и так же превращаться, а может,- и не так?!
Кто знает, был ли я - совсем уж безобидным.
. Кто знает обо всем, тот видно: вурдалак* ^ (!)
-|-
Цепляют мои когти: обои и диваны.
. Кусают мои зубы: селедку*, колбасу*.
Гомункул из пробирки*! Ну, а моя нирвана*:
. на кончике метелки, у вештицы* - в лесу!
Слиянье со Вселенной: в свободе от земного;
. не долго, не понятно, и вообщем,- не сложу;
. каких чудес магических я заслужил задолго -
. до этого, и после: Вам это не скажу!
-|-
Не ведать и не знать. Ну, что бывает лучше?!
. От магий до наук, от бреда - до всего.
. мне сделаться таким - тяжелым и летучим:
. поможет не "журнал" из детства моего!*
Иметь обличье пса, кота, и что бывает:
. в любимой голове - колдуньи дорогой.
Мое существованье, от жизни получает;
. и праздник, и надежды,- бывает и покой ^ (!)
-|-
. В кого же верить - если не в себя?!
. И сердце человеческое бьется!
. А, Фауст Мефистофелю - не зря,-
. По видимости: только улыбнется .

( в д с ) - в данном случае:

(*) - "Линдергорн близ Бергена" - место ( живописная гора, страна Норвегия ), где по преданию
( европейская мифология, начиная со средневековья ) собирались ведьмы, колдуны и прочая
нечистая сила для встречи с Дьяволом. Этот сбор обычно устраивался по субботам ( реже по
средам и пятницам ) . Этот сверхъестественный назывался ( называется ) "Шабаш".

(*) - Геккенфельд - место ( гора Гекль в Исландии ), также это место является проведением
"Вальпургиевой ночи" - сатанинского шабаша - Болтейн,- по кельтским обычаям. На шабаше
председательствует сам Сатана в виде козла.

(*) - "До скандинавских стран добраться: несерьезно!" - ( в д с ) речь идет не без доли сарказма
о "карантине" в связи с пандемией "коронавируса"; из - за чего проблематична и виза, и сам
перелет т.к. пути сообщения перекрыты и заблокированы на время.

(*) - "До ближней мне горы. " - речь идет об исторической местности Голосеевского района города
Киева. Элемент восточно - славянского фольклора, связанный с колдовством и сверхъестествен-
ными силами. Со слов Владимира Даля в работе "О поверьях,суеверьях и предрассудках русского
народа" было понятно,что "Лысая гора" под Киевов служила (служит) сборищем ведьм, которые по
ночам "отправляют свой шабаш". В связи с тем, кто находится у власти в Украине и с последними
событиями связанными с пандемией; все очень опасно, и проблематично. ( в д с ) - от фашисткой
хунты и кровожадных (поганых) выкормышей хваленой Западной "демократии", ждать хорошего не
приходится. Вряд ли кого заставишь ехать туда ( по собственной воли ), где нет ни морали, ни прав,-
ни чести и ни совести. Где под фашистскими флагами и лозунгами маршируют всякого рода негодяи;
забывшие ( в большинстве своем ) своих героических предков, проливших кровь, чтобы эти подонки
жили на своей самобытной земле.

(*) - "Обухов" - речь идет о "Чистом переулке" ( с конца XVII в. по 1922 г.,- "Обухов переулок" ) распо-
ложен он в районе Хамовники центрального административного округа Москвы. Проходит от
Пречистенки до Большого Левшинского переулка.Проживал в этом месте в свое время дядя Михаила
Афанасьевича Булгакова, писатель неоднократно здесь гостил и изучил окрестности; и скорее всего
изучал он и дядю ( кстати был и еще один дядя и оба они были врачи ). Дом дяди был доходным и
квартиры в нем сдавали в аренду ( в Москве до революции половина домов были доходными ),
отсюда писатель и называет (в своей фантастической повести "Собачье сердце") дом "Калабуховским",
ведь фамилия (по всей видимости) Калабухов принадлежала бывшему владельцу этого дома. В книге
в этом доме проживает профессор Преображенский (из описания видно,что он не арендует квартиру,а
является собственником) - это подтверждается тем, что он обещает ее закрыть и уехать в Сочи.

(*) - ". с железАми. " - ( в д с ) речь идет о железах внутренней секреции человека, которые были пере-
сажены ( эксперимент ) собаке, в фантастической повести М.А.Булгакова "Собачье сердце", имеющая
подзаголовок "Чудовищная история", написанная в 1925 году ( в короткие сроки: январь - март ).

(*) - ". с Филиппычем. " - речь идет об Фелиппе Филипповиче Преображенском, герое фант.,повести
М.А.Булгакова "Собачье сердце" - ученом - медике, профессоре, хирурге - экспериментаторе. В рамках
произведения он противопоставляется люмпену ( пролетарию ) и хаму Шарикову,- со слов которого, в
пьяном угаре звучит: "Борменталь пусти! Куда? Я сам пойду. Филиппыч, ну скажи ему.", - дело проис-
ходит, когда Полиграф Полиграфович ( Шариков ) пристает к Зине, и будет выдворен на руках у кухарки
( повара) Дарьи Петровны ( зрелой женщиной, немного грубоватой, пышных форм ). Зина молоденькая
и пугливая девушка. Она живет и работает у Филипп Филипповича; встречает и провожает пациентов, и
выполняет поручения профессора. Обе (вдвоем),- эти представительницы прекрасного пола оказывают
большую поддержку профессору, и готовы ради него даже умолчать о "преступлении".

(*) - ". Арнольдыч. " - речь идет об Иване Арнольдовиче Борментале, молодом докторе всецело предан-
ном своему уважаемому учителю профессору Преображенскому Ф.Ф. ( будучи молодым студентом он
был принят к нему на кафедру ).Доктор был ассистентом при пересаживании "Шарику" желез внутренней
секреции Клима Чугункина ( убитого ) двадцати пяти лет от роду, ранее трижды судимого и лишь раз отси
девшего за воровство на каторге,- и не капли не раскаявшегося в содеянном.

(*) - ". меня - тогда и резали (и), после зашивали. " - ( в д с ) речь идет все о той же операции - пересадке
желез внутренней секретности милому псу "Шарику", от убитого в закусочной "Стоп сигнал" рецидивиста
Клима Чугункина.

(*) - "Разруха" - речь идет ( подчерк. ) о высказывании профессором Ф.Ф.Преображенским об все той же
"разрухе": "Что такое это ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила
все лампы? Да ее вовсе и не существует. Разруха в головах, а не в клозетах. " .

(*) - ". для шуб ( для беличьих ) ловить везде котов?!" - ( в д с ) речь идет об Шарикове П.П.,- когда тот ( бу-
дучи начальником "Очистки" ) рассказывает как он ловил: ненавистных ему котов и кошек,- а на вопрос
Ф.Ф.Преображенского; "Позвольте, а что вы будете делать с трупами кошек?",- Шариков ответил как есть:
"На польты пойдут, из них белок делать будут на рабочий кредит. "

(*) - "Котом случалось быть: обычным и солидным. " - ( в д с ) - внимание не заостряется ни на каком персо-
наже, не на какой повести (романе, фильме, спектакле,сценарии,сказке, рассказе),- скорее всего рассчитано
на воображение каждого и по своему усмотрению ( настроению). Бытует ( бытовало ) мнение, что у каждой
ведьмы есть свой черный кот,а у каждого кота своя ведьма.Быть куратором ведьмы:
не благодарное (опасное) занятие ( дело ), поэтому в кураторы идут исключительно коты.
Котам обычно легче совладать с магией подопечных. Для ведьмы кот не просто зверушка,
но и фамильяр, усиливающий ее собственную магию.

(*) - "Вурдалак" - это мифическое существо - мертвец, вампир. ( в д с ) речь идет о "шабаше", который
проводят ведьмы и колдуны, а так же и сверхъестественные силы к которым как раз и относятся "вурдалаки"
( упыри ), которые пьют кровь и считывают всю подноготную жертвы ( в основном прошедшее ).

(*) - "Селедка" - ( в д с ) речь идет об Шарикове ( после операции ), когда тот кричал "абыр" ( рыба наоборот ),
и успокаивался, когда ему давали "селедку". Предпочтение Полиграф Полиграфович отдавал именно этому
продукту ( не считая вина и водки ).

(*) - "Колбаса" - ( в д с ) речь идет так же об Шарикове, но когда он еще был псом, и профессор угощал его
"краковской колбасой", а пес приговаривал: "В сущности, зачем вам "Особая краковская"? Зачем вам гнилая
лошадь? Нигде кроме такой отравы не получите, как в "Моссельпроме". Руки вам лизать, больше ничего не
остается. "

(*) - "Гомункул из пробирки!" - речь идет о Гомункулусе ( лат. homunculus - "человек" ) - в представлении
средневековых алхимиков, существо подобное человеку, которое можно получить искусственным путем.
Центральный персонаж второй части трагедии Иоганна Вольфганга де Гете (1749 - 1832) "Фауст".
Изобретение Гомункула человекоподобного существа, выращенного в колбе путем химических реакций
( коронная идея средневековых алхимиков )- это чистый дух, лишенный постоянной плоти,
как бы переходное состояние между материей и сознанием,- и позже написанный М.А.Булгаковым в
фантастической повести "Собачье сердце", персонаж Шариков. Булгаков эту черту подводит по другому,
как человек очень традиционного склада, который думает о традициях ( в значительной степени в которых
живет ),- он конечно смотрит на это как на внешний процесс. Михаил Афанасьевич не бросается всерьез
конструировать какого - то нового человека. В фантастической повести Булгакова прослеживается, что
большевики создают Гомункулуса, несущего смерть всем, в том числе и своим создателям.

(*) - ". моя нирвана. " - ( в д с ) речь идет о состоянии Души и не более.

(*) - "Вештица" - ведьма от слова "ведать", так же вештица - "волшебница", колдунья, чаровница, ведунья.

(*) - ". "журнал",- из детства моего!" - ( в д с ) речь идет о советском научно - популярном журнале
( выпускался раз в два месяца ) - "Хочу все знать!",-и имеющий девиз -"Нам расколоть его поможет
киножурнал "Хочу все знать!"" Киножурнал для школьников шел десять минут ( как правило перед показом
детских и юношеских фильмов в кинотеатре и по телевизору ) и за эти 10 минут авторы старались показать
пытливым умам многое интересное ( познавательное ) по максимуму. Были и удивительные путешествия в
далекие края, и новейшие открытия, рассказы о животных и науке. Программа состояла из отдельных очерков
и сюжетов. Вел программу народный артист СССР Борис Чирков.

(*) - "А, Фауст Мефистофелю - не зря. улыбнется." - ( в д с ) речь идет о арифметических действиях, как:
Фауст минус Мефистофель, и Фауст плюс Мефистофель. Задача совершить невозможное, попытаться
расчленить образы,слитые в сознании воедино.Хоть произведение Гете и является философской драмой
(серьезной),- и все же прослеживается тонкий юмор от писателя ( мыслителя, философа, естествоиспытателя,
государственного деятеля ) присущий ему подчас, циничный, и даже жестокий (и), шокирующий.

PS:
Профессор Преображенский говорил: "Сообразите, что весь ужас в том, что у него уже не собачье,
а человеческое сердце. и самое паршивое из всех, которое существует в природе."
. Фантастическая повесть М.А.Булгакова "Собачье сердце".

"Чем больше узнаю людей. тем больше нравятся собаки." - автор фразы не известен.
Еще чаще приписывают немецкому поэту Генриху Гейне.

"В конце концов приходится считаться. С последствиями собственных затей.",- в этих словах Мефистофель
подчеркивает свою причастность к созданию Гомункулуса. Так комментирует это место Гете в бессмертной
философской драме "Фауст".

"Природа не признает шуток, она всегда правдива, серьезна, всегда строга; всегда права; ошибки и
заблуждения исходят от людей."
. Иоганн Вольфганг де Гете ( 1749 - 1856 ) . . /


- Желаю, чтобы все.
- И вам того же.


- Как это вам, Филипп Филиппович, удалось подманить такого нервного пса?
- Лаской, лаской. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом.


Доктор Борменталь, оставьте икру в покое, умоляю вас. И послушайте моего доброго совета, налейте не английской, а обыкновенной русской водки.


- Что это за гадость? Я говорю о галстуке.
- Чем же "гадость"? Шикарный галстук. Дарья Петровна подарила.
- Дарья Петровна вам мерзость подарила, вроде этих ботинок.


Вот, член жилищного товарищества, и мне определённо полагается жилплощадь у ответственного съёмщика Преображенского в 16 квадратных аршин. Благоволите.


- Зина, я купил этому прохвосту краковской колбасы. Потрудись накормить его, когда его перестанет тошнить.
- Краковской? Краковскую я лучше сама съем.
- Только попробуй, я тебе съем. Это отрава для человеческого желудка. Взрослая девушка, а, как ребёнок, тащишь в рот всякую гадость.


- Что вам надо?
- Со Пскова я, странница. Пришла собачку говорящую посмотреть.


Полюбуйтесь, господин профессор, на нашего визитёра Телеграфа Телеграфовича!


Ищите его сами. Что я ему, сторож? Тем более, что Шариков ваш - прохвост. Вчера он взял в домкоме 7 рублей на покупку учебников. Собака!


Успевает всюду тот, кто никуда не торопится. Я за разделение труда, доктор. В Большом пусть поют, я буду оперировать.


- Скажите, это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича Саблина?
- Нас.
- Боже, пропал дом. Что будет с паровым отоплением?
- Вы издеваетесь, профессор?
- Да какое там из.


- Мы, управление нашего дома, пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома.
- Кто на ком стоял? Потрудитесь излагать ваши мысли яснее.


Да что вы всё: то не плевать, то не кури, туда не ходи. Чисто, как в трамвае. Чего вы мне жить не даёте?


- Я водочки выпью.
- А не будет вам?
- Вам жалко?


А на какого дьявола, спрашивается? Объясните мне, пожалуйста. Зачем нужно искусственно фабриковать человека, когда любая баба может его родить когда угодно.


Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщин - единственное утешение в жизни.


Зина, убирай, детка, водку.


Что он мог покупать в дрянном магазинишке? Колбасу! Господин, отдайте её мне. В сущности, зачем вам "Особая краковская"? Для чего вам гнилая лошадь? Нигде кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме.


Переписка, называется, Энгельса с этим. чёртом. В печку её!


Чем я ему помешал? Неужели я обожру Совет Народного Хозяйства, если в помойке пороюсь? Жадная тварь. Вор с медной мордой.


Похабная квартирка. Но до чего хорошо.


Э, нет, тут швейцар. Опаснее дворника. Гаже котов.


- Атавизм.
- Атавизм? А.
- Неприличными словами не выражаться!
- Валерьянки ему. Это обморок.
- Вы видели, он натравил собаку.


- Однако, как быстро он набирает вес.
- 25 килограммов.
- Так жрёт ведь вдвое против прежнего.


Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть надо уметь.


- Так что же вы читаете? Робинзона Крузо?
- Эту. как её, переписку Энгельса с этим. Как его дьявола? с Каутским.



- И как же вам угодно именоваться?
- Полиграф Полиграфович.
- Ну ладно, не валяйте дурака, я с вами серьезно разговариваю.
- Что-то не пойму я. Мне по матушке нельзя, плевать нельзя. А от вас только и слышу: "Дурак, дурак". Видно только профессорам разрешается ругаться в РэСэФэСэРе, а?


- Я воевать не пойду никуда.
- Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно. На воинский учёт надо взяться.
- На учёт возьмусь, а воевать - шиш с маслом. Я тяжко раненный при операции. Меня, вишь, как оттяпали.


- Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку.
- Не плюй на пол.
- Отлезь, гнида.


- Знаете ли, профессор, если бы вы не были европейским светилом и за вас не заступились бы самым возмутительным образом вас следовало бы арестовать.
- За что?
- А вы не любите пролетариат.
- Да, я не люблю пролетариат.


- Кто сказал пациенту: "Пёс его знает?". Что вы, в самом деле, в кабаке, что ли?
- Что-то вы меня больно утесняете, папаша.


- 16 аршин - это прелестно, но ведь я не обязан вас кормить по этой лягушачьей бумаге!
- Я без пропитания оставаться не могу. Где же я буду харчеваться?


Вы напрасно, господа, ходите без калош. Во-первых, вы простудитесь. А во-вторых, вы наследите мне на коврах.


- А теперь, Иван Арнольдович, мгновенно вот эту штучку. Если вы мне скажете, это плохо, вы мой кровный враг на всю жизнь. Это плохо? Плохо? Ответьте, уважаемый доктор.
- Это бесподобно.
- Ещё бы. Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими. А из горячих московских закусок - это первая. Когда-то их великолепно приготавливали в "Славянском базаре".


Вот всё у вас, как на параде. Салфетку - туда, галстук - сюда. Да "извините", да "пожалуйста-мерси". А так, чтобы по-настоящему - это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме.



- А если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет: не говорите за обедом. И, Боже вас сохрани, не читайте до обеда советских газет.
- Да ведь других нет.
- Вот никаких и не читайте.


- Ну и что же он говорит, этот ваш прелестный домком?
- Вы его напрасно прелестным ругаете. Он интересы защищает.


Иван Арнольдович, покорнейше прошу, пива Шарикову не предлагать.


Пальцами блох ловить! Пальцами! Не понимаю: откуда вы их только берёте?


Мы к вам, профессор, и вот по какому делу.


Дворники. Из всех пролетариев - самая гнусная мразь. Человечьи очистки, самая низшая категория.


А вы знаете, что такое "абырвалг"? Это. ГЛАВРЫБА, коллега, только наоборот.


Известно что - прописать меня. Они говорят, где это видано, чтоб человек проживал непрописанный в Москве.


- . Предлагаю вам взять несколько журналов в пользу детей Германии.
- По полтиннику штука.
- Нет, не возьму.
- Но почему вы отказываетесь?
- Не хочу.
- Вы не сочувствуете детям Германии?
- Сочувствую.
- А, полтинника жалко?
- Нет.
- Так почему же?
- Не хочу.


- Вон из квартиры - сегодня.
- Да что такое в самом деле! Что я, управы, что ли, не найду на вас? Я на 16-ти аршинах здесь сижу и буду сидеть!


- Надевайте штаны.
- Сейчас.
- В очередь, сукины дети, в очередь!


- Доктор, ради Бога, съездите с ним в цирк. Только посмотрите в программе - котов нету?
- И как такую сволочь в цирк допускают?
- Ну, мало ли кого туда допускают.


Истинно вам говорю, 4-го мая 1925 года Земля налетит на небесную ось.


А, етит твою мать, профессор! Иди сюда, выпей с нами.


- Ново-благословенная?
- Бог с вами, голубчик. Дарья Петровна сама отлично готовит водку.
- Не скажите, Филипп Филиппович все утверждают, что новая очень приличная, 30 градусов.
- А водка должна быть в 40 градусов, а не в 30, это во-первых. А во-вторых, Бог знает, чего они туда плеснули.
- Вы можете сказать, что им придёт в голову?
- Всё что угодно.
- И я того же мнения.


- Почему электричество, дай Бог памяти, тухло в течение 20-ти лет 2 раза в теперешнее время аккуратно гаснет 2 раза в день?
- Разруха, Филипп Филиппович.
- А что означает эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая вышибла все стёкла, потушила все лампы? Да её вовсе не существует, доктор. Что вы подразумеваете под этим словом? А это вот что. Когда я, вместо того, чтобы оперировать, каждый вечер начну в квартире петь хором - у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна - в уборной начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах.


- Кто украл 2 червонца?
- Я не брал.
- А кто же? Кто, кроме вас?
- Я не один в доме живу. Может, Зинка взяла?


- Опять общее собрание сделали.
- Опять? Ну теперь, стало быть, пошло. Пропал дом. Всё будет как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы потом лопнет паровое отопление и так далее.

Читайте также: