Когда лошадь входит в бар

Опубликовано: 24.04.2024

«Как-то лошадь входит в бар». Почему?

Предисловие переводчика

В феврале 2018 года, в год празднования 70-летия со дня провозглашения независимости Государства Израиль, Давид Гроссман был удостоен Премии Израиля в области литературы и поэзии — высшей награды страны. Как свидетельствует комиссия по присуждению премий, «голос Давида Гроссмана — один из самых глубоких, трогательных голосов израильской литературы, оказывающий существенное влияние на нашу жизнь».

Но, вспоминая свои первые годы в Иерусалиме, могу сказать, что на меня лично, на мое становление как израильтянина, относительно недавно прибывшего из СССР, оказал влияние реальный голос Давида Гроссмана: я старался не пропускать утренние передачи главного канала израильского радиовещания, в которых принимал участие неизвестный мне тогда человек, и его особый голос с великолепной дикцией и незабываемым тембром запомнился на всю жизнь. Гроссман работал на радио и корреспондентом, и актером, и автором сценариев радиопостановок. Он был одним из ведущих популярной передачи «Кот в мешке», около четырех лет редактировал и вел передачу «Добрый вечер, Иерусалим», которая замечательно рассказывала о Городе…

Свою карьеру на радио, которая длилась четверть века, Гроссман начал в возрасте… девяти лет, в 1963 году, посылая свои корреспонденции в студию молодежного вещания. После завершения воинской службы (1972–1975) в подразделении 8200 (в Израиле это прославленное подразделение, относящееся к отделу разведки Армии обороны Израиля, известно под названием «Восемь двести») Давид работает диктором, выступает актером в радиопьесах, становится автором серии радиопередач, из которых и родилась его первая книга «Дуэль» (1982). И хотя перспективный радиожурналист и диктор Давид Гроссман за свои творческие достижения удостаивается нескольких премий, в 1988 году его уволили из Государственного управления теле- и радиовещания за публичный протест против тех ограничений свободы слова, которые власти наложили на сотрудников и корреспондентов израильского радио. Правда, суд отменил решение об увольнении Гроссмана за резкую критику политики правительства в отношении арабского населения Иудеи и Самарии, но Давид на радио не вернулся.

Он стал писателем. Нет-нет, он не заперся в башне из слоновой кости, продолжал публиковаться в периодической печати, принял участие в общественной деятельности радикального крыла израильских левых, связанной с защитой прав арабов в Государстве Израиль (Гроссман описал ее в том числе в книге «Присутствующие отсутствующие», 1992). Со времени выхода его первой книги (1982 год, хотя первый рассказ «Ослы» увидел свет еще в 1979 году) и до сегодняшнего дня (осень 2018 года) Д. Гроссман интенсивно работает. Он опубликовал семь крупных романов, два сборника рассказов, две повести, три книги публицистики и эссеистики, две его пьесы шли в лучших театрах Израиля, по его книгам поставлены четыре фильма. Он создал серию детских книг о мальчике Итамаре (6 книг), а также книги об Ури, Рути и Рахели (всего 12 книг).

Писатель понимает душу подростка, его фантазии, его восприятие реальности. Повести Гроссмана для юношества пользуются огромным успехом, потому что он умеет говорить с подростками не с высоты своего возраста, а находит простые, из сердца идущие слова о насущных проблемах, которые так волнуют юношей и девушек в период взросления, физического и духовного развития: любовь, сострадание, человечность, личностная самооценка, трагичность бытия, мысли о смерти. Его юные герои задумываются о Холокосте (в Израиле принято говорить «Шоа» — «несчастье», «бедствие», а также «Хурбан» — «разрушение»; в израильской русскоязычной печати употребляется также слово «Катастрофа»).

Тема Шоа возникла в книгах Гроссмана далеко не случайно. Давид родился в Иерусалиме в 1954 году. Его отец, уроженец польского местечка Динов, сумел в 1936 году добраться до Эрец-Исраэль [Эрец-Исраэль (Земля Израиля, Страна Израиля) — принятое в еврейской традиции, литературе и в быту название Эрец-Исраэль приводится впервые в Библии, в книге Первая Самуила,13:19 (в русской традиции — Первая Царств), в повествовании о войнах царя Саула (примерно 1030 г. до н. э.). — Здесь и далее примечания переводчика.], где встретил мать писателя. Почти все родные и близкие отца погибли в годы Катастрофы — отсюда тема Холокоста в книгах Давида: историю девятилетнего Момика (Шломо), который пытается узнать, что пережил его дед, Аншел Вассерман, в те страшные годы, рассказывает роман «См. статью «любовь» (1986). Четыре части этого полифонического произведения представляют, по сути, четыре повести, связанные друг с другом. «Я написал этот роман, — говорит сам Д. Гроссман, — чтобы понять себя как еврея. Надо ответить на два вопроса: что бы я мог сделать в том месте и в то время и каким образом нормальный человек становится частью этой машины убийства»…

О романе «Книга внутренней грамматики» (1991) и о его герое, десятилетнем Ахароне Кляйнфельде, мальчике, задумывающемся над сложным, не всегда понятным, с его точки зрения, лживым миром взрослых, Гроссман пишет: «Грамматика — это в смысле быть предельно точным с самим собой. Ахарон не делает самому себе никаких уступок. Он абсолютно точен и честен с самим собой, не давая себе спуску. Я написал целую книгу, чтобы понять, что есть эта внутренняя грамматика одного мальчика по имени Ахарон».

Грамматика у Гроссмана связана с точностью, честностью — в четком соответствии с богатым семантическим полем слова «грамматика» («дикду́к» на иврите), что означает «тщательность», «точность», «тонкость», «выполнение своей задачи достойно, во всех деталях». А если обратиться к употребляемому Гроссманом глаголу, образованному от слова «дикду́к» — «медакде́к», то его значение не только «заниматься грамматикой», «занимающийся грамматикой», но и «уточнять», «строго соблюдать». Кстати, великий еврейский поэт, лексикограф, гуманист XVI века Элия Левита носил прозвище «Медакдек» — «Грамматик».

Однако есть еще один аспект авторского письма Д. Гроссмана, который особо проявился в его последней книге «Как-то лошадь входит в бар» (2014).

Роман повествует об одном представлении комика Дова Гринштейна, главного героя книги, выступающего в жанре стендап под сценическим именем Довале Джи. Увы, герой не принадлежит к когорте самых преуспевающих стендаперов; он является своего рода взрослым воплощением прежних гроссмановских персонажей-подростков — Аарона из «Книги внутренней грамматики» или Момика из «См. статью «любовь». Они вдруг выросли и превратились в худощавого мужчину пятидесяти семи лет, низкорослого и в очках. Эту метаморфозу «в обратной перспективе» сам Гроссман описал одной фразой: «Пятидесятисемилетний мальчик выглядывает из четырнадцатилетнего старика».

В интервью журналистке Изабель Кумар на англоязычном канале «Евроньюс» (2016) Гроссман говорит о своем герое: «Он человек чувствительный, хрупкий, необычайно творческий, жизнь его резко изменилась, когда ему было четырнадцать лет. Я написал, по сути, историю подростка, который потом стал актером-стендапером, и фабула книги — его выступление в ночном клубе в городе Нетания».

Об этом выступлении, его перипетиях рассказывает судья в отставке Авишай Лазар. Довале дружил с ним в далекие школьные годы, а теперь, спустя много лет, судья приглашен в Нетанию по просьбе Довале и должен вынести вердикт по поводу того, каким получилось представление.

Не станем передавать все подробности этого вечера, начавшегося с шуток и анекдотов и завершившегося трагическим рассказом Довале Джи об эпизоде из юности, перевернувшем всю жизнь. И отставной судья Авишай Лазар понял глубину замысла Довале, пригласившего его на выступление: ведь судья, сам того не ведая, был связан с тем судьбоносным событием в юности Довале, о котором тот рассказывал зрителям.

«Как-то лошадь входит в бар» — настоящий израильский роман, подлинно гроссмановский, в котором запечатлены различные аспекты и нюансы нашей жизни, увлекательной, многогранной, где веселье и юмор порою таят глубокую трагедию, — как и присуще еврейскому (и не только!) юмору испокон веков. Но есть еще одна особенность этого романа: герой, ведя разговор с публикой, широко пользуется израильским сленгом.

Израильский сленг — удивительное явление в израильской культуре, в устной и письменной речи, в израильском бытии и быте.

Определенный пласт сленга в свое время возникает под влиянием выходцев из России и Восточной Европы, говоривших на идише, на русском и на других славянских языках. Например, «саматоха»; это слово из русского пришло в идиш и вошло в иврит в произношении, заимствованном из идиша, с тем же значением: «суматоха». А слово «чемодан» пришло в русский из персидского и татарского, но в иврите так называют «большой чемодан».

Автор:	Давид Гроссман
Перевод:	Виктор Радуцкий
Жанр:	Современная проза
Год:	2019
ISBN:	978-5-04-101253-3

Целая жизнь – длиной в один стэндап.

Довале – комик, чья слава уже давно позади. В своем выступлении он лавирует между безудержным весельем и нервным срывом. Заигрывая с публикой, он создает сценические мемуары. Постепенно из-за фасада шуток проступает трагическое прошлое: ужасы детства, жестокость отца, военная служба. Юмор становится единственным способом, чтобы преодолеть прошлое.

В феврале 2018 года, в год празднования 70-летия со дня провозглашения независимости Государства Израиль, Давид Гроссман был удостоен Премии Израиля в области литературы и поэзии – высшей награды страны. Как свидетельствует комиссия по присуждению премий, «голос Давида Гроссмана – один из самых глубоких, трогательных голосов израильской литературы, оказывающий существенное влияние на нашу жизнь».

Как-то лошадь входит в бар скачать fb2, epub, pdf, txt бесплатно

«Я был один, совершенно один, прячась под кроватью в комнате, к дверям которой приближались тяжелые страшные шаги…» Так начинает семиклассник Давид свой рассказ о странных событиях, разыгравшихся после загадочного похищения старинного рисунка. Заподозренного в краже друга Давида вызывает на дуэль чемпион университета по стрельбе. Тайна исчезнувшего рисунка ведет в далекое прошлое, и только Давид знает, как предотвратить дуэль и спасти друга от верной гибели. Но успеет ли он?

Этой повестью известного израильского писателя Давида Гроссмана зачитываются школьники Израиля.

Давид Гроссман (р. 1954) — один из самых известных современных израильских писателей. Главное произведение Гроссмана, многоплановый роман «См. статью „Любовь“», принес автору мировую известность. Роман посвящен теме Катастрофы европейского еврейства, в которой отец писателя, выходец из Польши, потерял всех своих близких. В сложной структуре произведения искусно переплетаются художественные методы и направления, от сугубого реализма и цитирования подлинных исторических документов до метафорических описаний откровенно фантастических приключений героев. Есть тут и обращение к притче, к вечным сюжетам народного сказания, и ядовитая пародия. Однако за всем этим многообразием стоит настойчивая попытка осмыслить и показать противостояние беззащитной творческой личности и безумного торжествующего нацизма.

Выдающийся израильский романист Давид Гроссман раскрывает сюжет о библейском герое Самсоне с неожиданной стороны. В его эссе этот могучий богатырь и служитель Божий предстает человеком с тонкой и ранимой душой, обреченным на отверженность и одиночество. Образ, на протяжении веков вдохновлявший многих художников, композиторов и писателей и вошедший в сознание еврейского народа как национальный герой, подводит автора, а вслед за ним и читателей к вопросу: "Почему люди так часто выбирают путь, ведущий к провалу, тогда, когда больше всего нуждаются в спасении? Так происходит и с отдельными людьми, и с обществами, и с народами; иногда кажется, что некая удручающая цикличность подталкивает их воспроизводить свой трагический выбор вновь и вновь…"

Гроссман раскрывает перед нами истерзанную душу библейского Самсона — душу ребенка, заключенную в теле богатыря, жаждущую любви, но обреченную на одиночество и отверженность.

Двойственность, как огонь, безумствует в нем: монашество и вожделение; тело с гигантскими мышцами т и душа «художественная» и возвышенная; дикость убийцы и понимание, что он — лишь инструмент в руках некоего "Божественного Провидения"… на веки вечные суждено ему остаться чужаком и даже изгоем среди людей; и никогда ему не суметь "стать, как прочие люди".

По улицам Иерусалима бежит большая собака, а за нею несется шестнадцатилетний Асаф, застенчивый и неловкий подросток, летние каникулы которого до этого дня были испорчены тоскливой работой в мэрии. Но после того как ему поручили отыскать хозяина потерявшейся собаки, жизнь его кардинально изменилась — в нее ворвалось настоящее приключение.

В поисках своего хозяина Динка приведет его в греческий монастырь, где обитает лишь одна-единственная монахиня, не выходившая на улицу уже пятьдесят лет; в заброшенную арабскую деревню, ставшую последним прибежищем несчастных русских беспризорников; к удивительному озеру в пустыне…

По тем же иерусалимским улицам бродит странная девушка, с обритым наголо черепом и неземной красоты голосом. Тамар — певица, мечтавшая о подмостках лучших оперных театров мира, но теперь она поет на улицах и площадях, среди праздных прохожих, торговцев шаурмой, наркодилеров, карманников и полицейских. Тамар тоже ищет, и поиски ее смертельно опасны…

Встреча Асафа и Тамар предопределена судьбой и собачьим обонянием, но прежде, чем встретиться, они испытают немало приключений и много узнают о себе и странном мире, в котором живут. Давид Гроссман соединил в своей книге роман-путешествие, ближневосточную сказку и очень реалистичный портрет современного Израиля. Его Иерусалим — это не город из сводок политических новостей, а древние улочки и шумные площади, по которым так хорошо бежать, если у тебя есть цель.

По улицам Иерусалима бежит большая собака, а за нею несется шестнадцатилетний Асаф, застенчивый и неловкий подросток, летние каникулы которого до этого дня были испорчены тоскливой работой в мэрии. Но после того как ему поручили отыскать хозяина потерявшейся собаки, жизнь его кардинально изменилась - в нее ворвалось настоящее приключение.

По тем же иерусалимским улицам бродит странная девушка, с обритым наголо черепом и неземной красоты голосом. Тамар - певица, мечтавшая о подмостках лучших оперных театров мира, но теперь она поет на улицах и площадях, среди праздных прохожих, торговцев шаурмой, наркодилеров, карманников и полицейских. Тамар тоже ищет, и поиски ее смертельно опасны.

Давид Гроссман соединил в своей книге роман-путешествие, ближневосточную сказку и очень реалистичный портрет современного Израиля. Его Иерусалим - это не город из сводок политических новостей, а древние улочки и шумные площади, по которым так хорошо бежать, если у тебя есть цель.

Гиди весело мчался вплоть до самого въезда в деревню, там он замедлил бег своего постанывающего тендера марки «пежо» и въехал на центральную улицу в степенном, полном достоинства темпе.

Был полдень, и на улице ему встречались лишь одинокие жители деревни, кивавшие в знак приветствия с некоторой настороженностью. Гиди был слегка разочарован, он ожидал, что они сильнее обрадуются его возвращению: шесть недель как его здесь не было. Однако он полагал, что они выжидают и хотят прежде узнать, что сулят им его длительное отсутствие и нынешнее внезапное появление.

ты меня не знаешь, и сейчас, когда я это пишу, я тоже не очень-то себя знаю. Я пробовал не писать (целых два дня!), но не выдержал.

Я увидел тебя позавчера на встрече выпускников, ты меня не видела, я стоял поодаль и, наверное, вне поля твоего зрения. Кто-то произнес твое имя, и несколько ребят обратились к тебе: «учительница». Ты была с высоким мужчиной, очевидно, мужем. Это все, что я о тебе знаю, но даже этого для меня слишком много! Не пугайся — я не ищу встреч с тобой, не хочу нарушать твою обычную жизнь — мне вполне достаточно твоего согласия получать от меня письма. Ну, чтобы я мог (иногда) письменно рассказывать о себе. Не потому, что моя жизнь так уж интересна (совсем наоборот, хотя я и не жалуюсь), просто хочу делиться с тобой тем, что мне некому больше дать. Я говорю о том, чем, по моему мнению, невозможно ни с кем поделиться или даже захотеть поделиться. Разумеется, это тебя ни к чему не обязывает, ты не должна отвечать мне (и я почти уверен, что не ответишь), но на тот случай, если все же захочешь дать мне знать, что ты это читаешь, я указываю на конверте номер почтового ящика, который абонировал сегодня утром специально для этого.

Он проснулся рано. Странно. Hо проснулся. Это было еще страннее. Он не хотел больше просыпаться. Он наелся таблеток, включил магнитофон, сбавил громкость и убрал высокие тона. И лег. Hо это было вчера. Или позавчера. А сегодня он проснулся. Опять.

Взгляд упирался в потолок, добротно окрашенный белилами. Повернулся на бок. Кровать пронзительно заверещала - или так ему только показалось. Перед глазами встала бледно-розовая стена. Он закрыл глаза и задумался. Задумался о том, как же иногда не хочется думать, а мысли так и лезут изо всех углов сознания.

НАШ СОСЕД МАКЕДОН

Вот он стоит на углу. Второй час уже стоит. С прохожими здоровается, с соседями своими. Старательно здоровается, в гла-за заглядывает. Стоит.

Ничего хорошего из этого не выйдет. Вы спрашиваете: что же в этом плохого, если человек стоит на углу около своего дома? А это смотря какой человек! Если этот самый Македон стоит на углу, то добра от этого стояния не жди. Точно уста-новлено.

А может быть, он стоит на углу у клумбы с олеандрами и дожидается удобного момента, чтобы нарвать олеандров? Вряд ли. Не такой человек Македон, чтобы цветочки собирать. Цве-ты его не интересуют. Да и то сказать, кому в голову взбредет рвать олеандры? Самое последнее дело. Они хоть и яркие и пышные, но липкие все какие-то и пахнут новыми ботинками. Нет, на нашей улице никто из ребят олеандры рвать не станет, даже если над ними повесить табличку: "Цветов не рвать" или с каким-нибудь другим запрещением.

Перемены в жизни русских семей начинаются с перемены их домашней обстановки. Барометром их постоянства можно назвать мебель их комнат. Hаших комнат. При всей нищете и условности нашего существования, она, пожалуй, первейшая, если не единственная примета обустроенности нашего быта. Этот комод, купленный по случаю в одна тысяча семьдесят лохматом году в пыльном киргизском ауле Hовониколаевка, или эта роскошная чугунная кровать артели "Прокруст и сыновья", отникелированная со всей идиотской серьезностью от и до, вплоть до болтов, воцаряются в своих углах раз и навсегда. Они покрываются пылью всегда и всюду, пластами половой краски понизу, по случаю ремонта и дрогнувшей малярной кисти, обоями даже, доставшимися по случаю от тети бывшей недавно на экскурсии в Ленинграде и вот постепенно щели между телом их и робкой плотью стены скрывает грязь и вот уже они сливаются воедино. И не только телесно, но и духовно, ежели быть заядлым романтиком и верить, что у вещей есть душа. Hу, хотя бы, в плане сакральном. И прилепляется плоть к плоти и двое становятся суть одно. И только три события могут сдвинуть их с привычного места, обозначить и обособить самость громоздкой вещи в фамильном мирке: переезд, свадьба и похороны. Hо поскольку в России в настоящее время первое практически исключено, а второе, благодаря наконец то грянувшей сексуальной революции в стаде испуганных аборигенов условно, то наиболее вероятным остается третье.

Шутить надо уметь. И еще обладать определенной харизмой, чтобы люди любили не только твои шутки, но и тебя самого. Причем чтобы их не волновало как ты выглядишь.
В романе показывается одно из сольных выступлений стендап комика, на которое он специально позвал своего старинного друга. Когда мы слышим слово “стендап” и “комик”, кажется, что вечер пройдет задорно, мы услышим несколько веселых историй, попьем пивка и расслабимся. Ведь так?
А что если вы приходите на стендап, а выступающий на сцене не шутит. Он рассказывает историю из своего детства, показывает вам изнанку своей жизни и души. Становится как-то уже не особо смешно. А если еще добавить, что речь про похороны, так и вовсе взгрустнулось. И начинают появляться мысли о бегстве из бара. Так и сбежала большая часть тех, кто попал на такой стендап, лишь несколько людей дослушали его до конца.
Книгу хотела прочитать давно, но вот по итогу расстроилась. Немного иного ожидала. Думала, что прочту на одном дыхании, а пришлось себя заставлять, ибо книга не “пошла”. Думала будет смешной стендап, но нет: шутки конечно были, но не смешные. Думала, что пойму, что хотел донести автор, но не сложилось.
Возможно нам хотели показать, что не надо быть равнодушными к трагедии другого человека, как не был равнодушным водитель, что вез его на похороны. Он искренне хотел узнать чьи они, ругал тех, кто прикрылся следующей инстанцией, надеясь, что те расскажут правду. Равнодушие.

НЕстендап

Telegram канал: https://teleg.run/Arturosays

Буду честен, я много ждал от книги. Громкое имя автора (как я понял, ибо современные авторы для меня темный лес), стендап как форма подачи рассказа, какая-то там номинация на книгу года. Ну должно же быть интересно? Должно, но нет.

Основной замес строится вокруг выступления стендап комика, которому исполняется 57 лет. На выступление комик также пригласил своего давнего друга, с которым долгое время не виделся. Друг этот бывший судья. Черствый "серьезный" человек, который лишний раз не улыбнется. Весь вечер он только и делает, что задается вопросом: "Что я здесь делаю? Для чего меня пригласили? Почему я еще не ушел?". И выступление комика из юмористического рассказа постепенно переходит в драматический.

Если же говорить о книге чуть более развернуто , то книга по сути своей скучный, не особо увлекательный рассказ одного человека о том, что случилось с ним в один плохой день. Рассказ этот ведется комиком под видом стендапа, но стендапа, поверьте, там нет и в помине. Сам автор в послесловии признается, что стендап как жанр он не очень любит, да и вообще он ни разу не был на подобных выступлениях вживую. Что как бы подтверждает факт того, что человек не понимает, как строится стендап комедия и как она должна выглядеть. Вот что такое стендап концерт в представлении Гроссмана: сначала идет сумбурная импровизация с публикой (несмешная), потом идут какие-то забавные шутки и мысли (тоже несмешные) вперемешку с анекдотами (анекдоты в стендапе?), после начинается рассказ о себе, который потихоньку превращается в исповедь. Вот что такое выступление стендап комика по мнению Гроссмана, но это не стендап. Это больше походит на перформанс, нежели на выступление в жанре стендап-камеди. Вы можете сказать, что есть комики, известные своими необычными выступлениями, тот же Энди Кауфман. Но стоит понимать и то, что Кауфман был не столько комиком, сколько шоуменом. Сам он говорил, что он не совсем комик, что он просто делает перформансы и цели смешить людей у него нет. У Гроссмана, я так понимаю, такой цели тоже не было, потому что книга удивительно не смешна. Единственное, что там хоть как-то забавляет - это анекдоты. Анекдоты забавны, тут мне нечего сказать, но как можно было написать книгу, основа которой является юмористическим выступлением, и при этом сделать книгу чудовищно несмешной? Ладно, может упор сделан на драму? Да, сделан, но, как по мне, драматическая часть книги не так интересна и глубока, чтобы оставить хоть какое-то впечатление. Не буду писать что-то конкретное относительно этой стороны книги (ибо в дело пойдут спойлеры), но скажу, что книге все время чего-то не достает. На протяжении романа у меня то и дело проскакивало ощущение, что Гроссман попросту не докручивает.

Подводя какие-то итоги, скажу, что сам до конца не понимаю, что это за книга такая. Книга, основа которой выступление стендап комика, но выступление это несмешное. Книга, в которой выступление переходит в драматический монолог, но монолог этот не интересен и не пробирает так, как должен это делать. Очередная книга из категории "ни рыба, ни мясо", хотя намеки на наличие плавников у этой книги были. Такие дела.

Выслушайте меня

– По крайней мере, от меня останется несколько слов. – Он смущенно улыбается. – Как опилки после спиленного дерева…

О Давиде Гроссмане узнала из интервью функционера от литературы довольно высокого ранга, которая назвала "Как-то лошадь входит в бар" одной из любимых книг, захотелось почитать. Тем более, что об израильском живом классике до сих пор ничего не слышала, и аннотация обещала роман в формате стендап шоу. Пугающе актуальном, если вспомнить успех "Джокера". Сходства между книгой и фильмом оказалось больше, чем хотелось бы для чтения без выхода из зоны комфорта, не удивлюсь, если режиссер и сценарист знаком с романом. Впрочем, когда приходит время идей, они витают в воздухе, хотя Гроссман поймал свою пятью годами раньше, и в его исполнении образ стендапера, шокирующего публику нестандартным поведением, глубже, объемнее, сложнее и вызывает сочувствие (а не желание пристрелить как бешеную собаку, если вы понимаете, о чем я).

Выступление комика Довале в курортной Нетании, приуроченное к пятьдесят восьмому дню его рождения, не обещало стать эпохальным событием. Не лишенный приятности вечер в клубе, где можно расслабиться и посмеяться, хотя не исключена возможность самому стать мишенью остроты. Его звездный час давно позади, но старый конь, как известно, борозды не испортит. Зрители не предполагали, что придется выслушать шокирующе откровенную исповедь артиста. Для него это последнее выступление, рак в терминальной стадии: нечего бояться, нечего терять, единственное, что по-настоящему необходимо - рассказать правду о себе и быть услышанным.

Он выстроит выступление как виртуозное хождение по лезвию бритвы. Ровно столько шуток, анекдотов, провокационных выпадов в адрес города и людей из публики, неосторожно попавших в поле зрения, чтобы не напугать аудиторию и раньше времени не настроить ее против себя. И, поначалу точечно, капельными вливаниями, после больше, больше - о мальчике, изгое, жертве, жизнь которого закончилась в четырнадцать лет со смертью матери. Она была центром его вселенной, красивая польская еврейка "из богатых", которая пережила Треблинку, осталась жива, приехала после войны в Израиль, вышла замуж за невзрачного парикмахера, одержимого идеей сотнями копеечных гешефтов сколотить состояние, чтобы ей, любимой жене, обеспечить жизнь, какой она достойна.

Хотя жизнь закончилась еще в лагере, а может раньше, в те полгода, что жила в вагоне поезда, бесконечно ездившего все время одним маршрутом, где ее скрывали в секретном отсеке три сменявших друг друга машиниста, пока в один день не выбросили на улицу. Безжалостный мир сминает и калечит маленьких людей, а после может и отпустить, с перебитыми крыльями, далеко не улетят. Разбитая жизнь, острые осколки зеркала, в котором отражается "Выбор Софи" Стайрона. В новой она сортирует снаряды на фабрике боеприпасов, пользуется среди соседей славой малахольной дурочки-суицидницы, низко надвигает платок по пути с автобусной остановки и смотрит все время в землю. Мальчик выучился ловко ходить на руках, чтобы развлечь ее, Снежную Королеву, чтобы снизу ловить ее взгляд.

Будь его воля, он не уехал бы в летний лагерь, где гарантированно мог получить лишь побои и издевательства, маму нельзя было оставлять одну. Но отец настоял, он был одержим кучей идиотских идей. Например, что пребывание в детском коллективе поможет его слабаку сыну лучше адаптироваться, а знание назубок футбольных правил и результатов турнирных таблиц за последние десятилетия - завоевать авторитет. Гроссман жесток к героям и не щадит читателя, развенчивая многие мифы, которыми современный мир не без деятельного участия еврейских писателей окружил будни Земли обетованной. Мальчику даже не сообщают о смерти мамы, просто выдергивают из отряда, говорят, что должен успеть на похороны (какие? кого хоронят и почему ему надо успеть?) дают пять минут на сборы, заталкивают в армейский джип, в разговорах между собой называя сиротой. А в следующие несколько часов поездки водитель травит анекдоты.

Сильная, хотя достаточно непростая книга. И я только сегодня утром узнала, что есть аудиоверсия в исполнении Кирилла Радцига, он хорош необычайно, жаль, что не послушала аудиокнигой.

«Пятидесятисемилетний мальчик выглядывает из четырнадцатилетнего старика».

Я не была готова к этой книге. Да к ней и невозможно быть готовым до конца, потому что ни одна аннотация, обещающая черный стендап с монологом о жизни, не подготовит к тому, что произойдет.

Дано:
Главный герой - отставной судья, недавно переживший личную драму.
Главный герой - мужчина, с которым они дружили подростками и который внезапно приглашает его на своё выступление.
Место действия - Израиль. Нетания (курортный город). Бар, где проходят выступления комиков, развлекая публику под пиво и тапас.
Время действия - вечер.

Решение: Шутить без остановки. Отбросить шутки и использовать этот вечер, как предельное погружение в себя. В тот самый день, когда всё разделилось на "до" и "после", определив всё, что будет составлять жизнь одного из них дальше. Наглядная демонстрация того, насколько трусливо жестоки могут быть взрослые и насколько безоглядно жестоки могут быть дети. Не замечая, как вроде бы мелкие действия ломают что-то внутри оппонентов.
Вечер, который будет ужасен. Потому что публике вечером на курорте нужны шутки и развлечения, а не история про мальчика, его маму, пережившую концлагерь, папу, любящего распустить кулаки, и одни похороны.
Очень много Израиля, жаргонизмов, шуточек, пояснения к которым займут половину страницы, потому что русский читатель не подготовлен к особенностям и тонкостям взаимоотношений евреев и арабов, не знает ничего про какие-то военные операции и конфликты. Зато, как и публика в баре, наверняка, несмотря на аннотацию ждет, что ему будет интересно. А вот это не так. Причем большую часть романа. Слишком чужеродный мир, слишком много скачков во времени, слишком не смешные шутки и слишком агрессивен рассказчик. Зато если пробраться через это, то возможно вас затянет.

Ответ: Я не советую читать эту книгу. И не советую не читать её. Слишком много изменилось за последние сто страниц, чтобы я всё так же решительно как в начале не понимала зачем это. Слишком много было на первых двухстах страницах, чтобы я все-таки поверила, что это было нужно именно так. Послесловие Гроссмана добавляет красок и понимания, но склонна я согласиться скорее с отцом автора "Ты думаешь это будет понятно кому-то кроме нашей семьи?" Я жалею, что начала знакомство с автором с этой книги и не уверена, что когда-то вернусь к нему.
Но я не жалею о том, что такие истории есть, ведь если им удается найти своего читателя, то наверное правильно восприняв заложенные в ней уроки, мы когда-нибудь сможем сделать этот мир немного добрее.

И ещё один короткий роман из шорт-листа Букера этого года. И это ещё один роман, который меня поразил в самое сердце.

В общем-то, весь роман — это одно выступление комика-стендапера, за которым мы наблюдаем от лица одного из зрителей в баре, где проходит выступление. Этих двоих людей связывает что-то в прошлом, но это что-то остаётся пока за кадром.

Читать этот роман — всё равно что следить за катастрофой в замедленной съёмке, когда ты ничего не можешь поделать, но знаешь, что впереди будет что-то ужасное, такое, от чего невозможно убежать (это очень понравившееся мне сравнение не моё, взято из обзора, благодаря которому я книгу начала).

Эта книга очень визуальная, язык, которым описано всё происходящее, сочный и красочный, он не упускает ни малейшей детали, и это даёт ещё более сильный эффект погружения. Этот роман почти что на грани литературы и жизни, он очень близко подошёл к той черте, которая разделяет текст и личное переживание, и этим, мне кажется, он очень ценен и восхитителен. Автору трюк удаётся идеально, я ни на секунду не могла вырваться из того мира, который он создал вокруг, у меня было полное ощущение, что я тоже сижу в том баре, с замиранием и страхом глядя на то, что происходит на сцене.

Книга переведена на английский с иврита, автор — уроженец Израиля, и действие книги происходит в наше время в городе Нетания. Роман много говорит о семье и любви, о горе, о стыде и о вине, которую каждый несёт на себе по жизни, он затрагивает темы трагичного исторического прошлого, разбавляя их шутками и анекдотами, смех над которыми, скорее, — передышка, нежели реальная вспышка веселья.

Мне удалось прочитать эту книгу, не вставая, пережить её, как переживала бы живое выступление, и очень советую вам поступать так же, это только обогащает опыт и добавляет яркости ощущению, что всё происходит в реальном времени. Это было великолепно и эмоционально.

Смех мертвецов

Не понравилась мне книга. Много чем не понравилась, всё перечислять не буду.

Начало было живенькое: комик-стендапер, как обычно, подкалывает публику, хотя юмор его и черноват местами. Шутки про похороны понравились, но в общем -- нет. И главное, пожалуй, что эта книга предназначена для израильтян. Не обязательно для евреев, но для тех, кто в теме. Шутки комика в переводе. Каламбуры, которые необходимо объяснять примечаниями.
Наверное, для израильтян болтовня комика интересна, возможно, она даже несёт какую-то политическую крамолу, но я-то этого не понимаю. И дело даже не столько в том, что непонятно. Не интересно -- вот в чём проблема. На свете множество конфликтов типа арабо-израильского. В Китае, например, тибетцы и уйгуры борются десятилетиями незнамо за что. В Дарфуре кто-то с кем-то делит нефть. Те же рохинджа. Имя им легион, но занимают ли они меня в достаточной степени? Это как тем же китайцам начать объяснять разницу между какими-нибудь Жириновским и Мироновым:

[94]
Мапа́й (аббревиатура от «Партия рабочих Эрец-Исраэль») – социал-демократическая партия, созданная в 1930 году и сыгравшая важнейшую роль в руководстве сионистским движением и становлении Государства Израиль. На политической арене Израиля Мапай представляла собой левоцентристскую партию, идеологическими оппонентами которой были и левосоциалистические движения, и ревизионистское движение Херут.
[95]
Бейта́р (аббревиатура от «Союз имени Иосефа Трумпельдора») – молодежная сионистская организация, созданная в Риге в 1923 году. Начиная с 1948 года Бейтар связан с политическим движением Херут, находившимся в оппозиции справа от партии Мапай.

Ну да, отлично. Теперь всё встало на свои места. Голосую за Трумпельдора.

И вообще шутки комиков, даже и в оригинале, без перевода, кажутся мне почти всегда туповатыми. Самый приличный сегодня среди них, по-моему, "Вечерний Ургант", прошу прощения за рекламу. Да и того я смотрю раза 2-3 в год, хотя выступает он каждый божий вечер.
Думаю, режиссёры таких шоу в глубине души со мной согласны. Недаром же они любят стимулировать зрителя закадровым смехом.
Кстати, вы не в курсе, может быть, но это смех мертвецов. Поскольку этот звук за последние 50,000 лет не сильно изменился, режиссёры используют его запись, сделанную в середине 50-х годов. Эти люди давно умерли, но нет смысла перезаписывать.

Начиная с середины, автор устраивает балаган из чувств десяти- или четырнадцатилетнего мальчика.
Написано в чрезвычайно высокопарном стиле. Очень сентиментально. Суперсентиментально. Гиперсентиментально.
Сочувствую от всей души евреям, что их изгнали из Испании. Сочувствую примерно так же и конкретному До́вале, едущему на свои первые похороны. Можете меня обозвать бессердечным, но словесный понос, состоящий из мелких и мельчайших сплошь слезоточивых деталей меня скорее раздражает, чем вызывает сочувствие. Папа, мама, "Эвриклея", Тамара.
Пробую добавить про себя к его речи еврейский акцент. не помогает.
Радуюсь, что Израиль маленькая страна. Всё описано в реальном времени. Если бы дело происходило в США или, не дай бог, в России, книга стала бы многотомником. Многотонником.

Плюс этот самый уже упомянутый балаган. Яйца, распухшие до самых ресниц, и прочее в этом роде из репертуара реальных стендаперов. Это тоже на фиг.

Плюс многочисленные экскурсы переводчика в этимологию еврейского сленга. Балаган и балкон -- слова родственные. Большое спасибо. Очень познавательно.
Впрочем, слово "кибинима́т" понравилось. Как легко догадаться, заимствовано из русского.

К анекдотам, рассказанным в книге, могу добавить ещё один. Во-первых, он вполне подойдёт к теме, во-вторых, поновее будет, чем большинство тех:

Армейский раввин выступает перед солдатами:
— Мотопехота фараона уже нагоняла, уходить по берегу не было времени. И тогда Моисей приказал сапёрам перебросить понтонный мост через Суэцкий залив. Евреи перешли на Синай и стали уходить вглубь суши, но мост сворачивать не стали. И когда египетские БТР тоже пошли по мосту, Моисей подождал, пока они дойдут до середины, и приказал скрывавшимся в засаде миномётчикам расстрелять мост перед египтянами и позади египтян. Ну а дальше оставалось только добить египетский отряд, которому некуда было отступать.
Подходит озадаченный полковник:
— Ребе, при всём моём уважении, вы уверены, что в Торе написано именно так?
— Так, как написано в Торе, мальчикам не пригодится.

2392
0
0

fb2
rtf
txt
epub
pdf

Аннотация

Целая жизнь – длиной в один стэндап.

Отзывы

Новинки

Читаю
Хочу прочесть
В архив

. вздымая вокруг себя нешуточные волны, островок начал быстро подниматься из воды. Это был Зверь! Н.

"Всё возможно" книга 1 "Темнолесье"

. вздымая вокруг себя нешуточные волны, островок начал быстро подниматься из воды. Это был Зверь! Н.

Иллюстрация: Geralt/Pixabay

Он опять шутит. Словно подталкивает себя вперед, еще дальше. Сверху на него направлена одна спот-лампа, и вокруг ложатся жизнерадостные тени; со странной задержкой движения отражает выпуклая поверхность огромной медной вазы, стоящей у него за спиной, в глубине сцены, у самой стены, возможно, сохранившийся остаток реквизита какого-то спектакля, что играли здесь когда-то.

Позволяя публике от души насладиться смехом, он кланяется, кивая с широко открытым ртом.

— В свое время, на заре своей автобиографии. короче, когда я был маленьким, до чего же я был извращенным, все провода у меня в голове были подсоединены наоборот, но вы не можете поверить, каким я был потрясным ребенком. Ну, в самом деле, — он улыбается, — хотите посмеяться, Нетания? Вы и в самом деле хотите посмеяться?

Он выговаривает самому себе:

— Что за дурацкий вопрос, прямо из задницы! Приветик! Ведь это стендап-шоу, вы еще это не усвоили? Полный балбес! Олух!

И вдруг раскрытой ладонью с невероятной силой лупит себя по лбу:

— Именно за этим они сюда и пришли! Смеяться над тобой они пришли! Не так ли, друзья мои?!

Это ужасный удар по собственному лбу, мощная затрещина. Взрыв насилия, абсолютно неожиданный. Утечка губительной информации, принадлежащей совсем иному миру. Воцаряется безмолвие. Кто-то разгрызает зубами твердую конфету, и звук разносится по всему залу. Почему он настаивал на моем приходе? Зачем ему прибегать к услугам наемного убийцы, думаю я, когда он и сам с собой совсем неплохо справляется?

— Послушайте историю, — восклицает он, словно этого удара не было и вовсе. Как будто на лбу у него нет белого пятна, становящегося постепенно красным, и очки на носу вовсе не перекошены. — Однажды, когда мне было, наверное, лет двенадцать, я решил обязательно выяснить, что же случилось за девять месяцев до того, как я родился, что именно воспламенило моего отца, неудержимо ринувшегося в атаку на мою маму. И вы должны понять, что никаких доказательств вулканической деятельности в его брюках, кроме меня, не набралось. Не то чтобы он ее не любил. Послушайте, все, что этот человек делал в своей жизни с той минуты, как открывал утром глаза и до отхода ко сну, все его комбинации-манипуляции со складами, мопедами, запчастями, тряпьем, застежками, ловкими приемами, с помощью которых мигом решаются все проблемы. да сделайте вид, будто понимаете, о чем я говорю, ладно? Прекрасный город, Нетания, чудесный. так что для него все эти глупости, по сути, значили намного больше, чем просто заработок, больше, чем все на свете: все это только для того, чтобы произвести на нее впечатление. Он просто хотел, чтобы она ему улыбалась, гладила по голове: «Хорошая собачка, хороший песик». Есть мужчины, которые пишут стихи своим любимым, верно?

— Верно! — отвечают ему из публики несколько голосов, все еще немного испуганных.

— А есть и такие, которые, скажем, покупают ей бриллианты, пентхаус, внедорожник повышенной проходимости, дизайнерские клизмы, верно?

— Вер-но! — теперь уже кричат многие из публики, жаждущие угодить ему.

— И есть такие, кто, как мой абу´я 1 , покупает на улице Алленби в Тель-Авиве двести пар поддельных джинсов у старухи, уроженки Румынии, как говорится, «румын» — вор, «поляк» — партнер 2 , и потом продает их в задней комнате своей парикмахерской, выдавая за настоящие ливайсы. И все это для чего? Для того чтобы вечером он мог показать ей маленькую записную книжечку, где отмечено, сколько мелочи он заработал на этом.

Он останавливается, глаза его необъяснимо блуждают, публика, затаив дыхание, будто видит то, что видит он.

— Но по-настоящему прикасаться к ней так, как мужчина прикасается к женщине, даже, скажем легонько погладить по заднице в коридоре, этаким круговым движением питы по хумусу — такого на моих глазах он никогда в жизни не делал! Так скажите же, братья мои, ведь вы люди мудрые, если уж решили жить в Нетании. Вот и объясните мне, здесь и сейчас, почему он к ней не прикасался? А? Гребаный бог его знает. Минутку, — он приподнимается на цыпочках, одаряет публику взволнованным взглядом, исполненным бесконечной благодарности, — вы действительно хотите об этом услышать? В самом деле у вас сейчас в голове подвиги и приключения моей королевской семьи, вся эта хартабу´на 3 ?

Мнение публики разделяется: часть с ликованием поощряет и подбадривает, другие кричат, требуют, чтобы он начал уже рассказывать анекдоты, смешить собравшихся. Два бледных байкера в черных кожаных одеждах барабанят по столу в четыре руки, а их стаканы с пивом пляшут и скачут. Трудно понять, кого поддерживают эти байкеры, быть может, они просто получают удовольствие, раздувая суматоху и переполох. Мне все еще не удается определить, то ли это двое юношей, то ли юноша с девушкой, то ли две девушки.

— Довольно, не может быть, чтобы вам по-настоящему, в самом деле хотелось познакомиться сейчас с теленовеллой о династии Гринштейн. Нет, позвольте мне понять, Нетания, это ваша попытка разгадать загадку моей магнетической личности? — Он устремляет на меня взгляд, сверкающий озорством и задором. — Вы и вправду думаете, что преуспеете там, где напрочь провалились все исследователи и биографы? — Почти весь зал дружно аплодирует. — Значит, вы воистину братья мои! Каждому из вас, Нетания, я от души говорю: «Ты аху´к 4 мой! Мы — союз городов-побратимов!»

Он просто тает от удовольствия и широко раскрывает глаза, источающие бесконечную наивность. Щедрый смех переполняет зал. Люди улыбаются друг другу. Даже до меня по ошибке долетают несколько улыбок.

Он стоит на авансцене, заостренные носки его сапог выступают за самый край, нависая над полом; он перечисляет возможные гипотезы, загибая пальцы на руке:

— Первое. Может быть, он, мой папа, слишком обожал ее, до такой степени, что боялся к ней прикасаться? Второе. Возможно, у нее вызывало отвращение то, что крутится он по дому с такой черной сеточкой для волос после того, как вымоет голову? Три. Наверное, это из-за Холокоста, который она пережила, и то, что он не принял участия в этом, даже в качестве статиста? Поймите, человек не только не был убит во времена Холокоста, он даже не был ранен! Четыре. Возможно, и я, и вы вообще пока не созрели для того, чтобы наши родители встретились?

Смех в публике. Он — комик, клоун — вновь носится по сцене в своих джинсах с прорезями на коленях, но зато гордящийся красными подтяжками с позолоченными застежками; его маленькие ковбойские сапоги украшают серебряные шерифские звезды. Теперь и я заметил, что на затылке у него прыгает маленькая жидкая косичка.

— Короче, только для того, чтобы закончить эту историю, чтобы наконец мы могли начать вечер, который уже заканчивается, — са`хбак 5 пошел, открыл календарь, листал страницы в обратную сторону, отсчитав ровно девять месяцев со дня его рождения, нашел, нашел соответствующую дату и побежал с этой датой к куче газет «Херут» 6 , которую собрал мой папа-ревизионист; половина комнаты в нашей квартире была занята «Херутом», а еще половина была заполнена тряпками, которые он продавал, мой абуя, всякие джинсы, хула-хупы, приборы для уничтожения тараканов ультрафиолетовыми лучами. Только притворитесь.

— . что вы все понимаете! — Несколько голосов в районе бара с ликованием завершают замысловатые движения его руки.

Даже, когда он смеется, его взгляд очень концентрирован, безрадостен, он словно следит за лентой конвейера, по которой катятся шутки, слетающие с его губ:

— А мы трое, биологический материал семейства, яану 7 , теснились в оставшейся комнате с закутком, и, между прочим, ни одного листика «Херута» папа не разрешал выбросить: «Это будет Библией будущих поколений!» — возглашал он, потрясая в воздухе указательным пальцем, а его маленькие усики топорщились, словно его ударили электрошокером по яйцам. И там, девять месяцев тому назад, точно в тот день, когда я вылупился на свет — из ловушки да в западню — и навсегда изменил экологический баланс, куда, как вы думаете, попадает са`хбак? Прямо в яблочко — в Синайскую кампанию! 8 Улавливаете? Не безумие ли это, скажите? Гамаль Абдель Насер объявляет, что национализирует Суэцкий канал и закрывает его для прохода израильских кораблей перед самым нашим носом, а мой папа, Хезкель Гринштейн из Иерусалима, ростом метр пятьдесят девять, с волосами, как у обезьяны, с губами, как у девушки, не колеблясь ни минуты, отправляется открывать этот канал! И верно, если подумать об этом, то я в некотором роде являюсь «операцией возмездия»! Усваиваете? Я — первая расплата «по ценнику», а уж потом этот «ценник» вошел в обиход наших расчетов с соседями. Вы меня поняли? Есть Синайская кампания, операция «Кара`ме» 9 , операция «Энте´ббе» 10 , операция «Мать твою», а есть еще Операция «Гринштейн», по которой еще не настало время рассекретить все подробности и детали, но у нас случайно есть здесь редкая аудиозапись прямо из оперативного штаба, правда, не самого хорошего качества: «Госпожа Гринштейн! Раздвиньте ноги! Получи, египетский тиран! Трам-тарарам!» Прости, мама! Извини, папа! Мои слова выдернули из контекста! Я снова вас предал!

И с этими словами он снова страшно бьет себя обеими руками по лицу. А потом и еще раз.

Перевод В. Радуцкого

1 Абуя — «отец», уважительное обращение к старшему (сленг).

2 Речь идет о евреях, уроженцах Румынии и Польши (ивр., разг.).

3 Хартабуˊна — пустяковина, нечто незначительное, никудышное, ничего не стоящее (сленг, арабск.).

4 Ахуˊк — друг, товарищ (сленг, от арабск. аху´к — «твой брат»).

5 Саˊхбак — здесь: человек представляет себя другим, говоря о себе в третьем лице. Широко употребляемое сленговое слово, имеет много вариаций, превращается и в глагол, и в прилагательное, и в иное существительное, и в местоимение «я». От арабск. «ца`хбак» — «твой друг», «товарищ», «дружище».

6 «Херут» («Свобода») — газета движения сионистов-ревизионистов Херут, идейным вождем которого был Зеев Жаботинский. В 1948 году была создана политическая партия Херут, 14 представителей которой были избраны в кнессет первого созыва (1949). Партия издавала газету «Херут» (1948–1966).

7 Яˊану — «так сказать» с ноткой сомнения (арабск.).

8 Синайская кампания — принятое в Израиле название Суэцкой войны (второй арабо-израильской войны) (29 октября — 5 ноября 1956 года). То же, что операция «Кадеш».

9 Операция «Караме» (март 1968 года) — атака Армии обороны Израиля на лагерь палестинских беженцев в деревне Караме (Иордания), где располагалась штаб-квартира ФАТХ.

10 Операция «Энтеббе» — успешная операция спецподразделений Армии обороны Израиля в аэропорту Энтеббе (Уганда) в июле 1976 года с целью освобождения самолета компании «Эр Франс», следовавшего из Тель-Авива в Париж и захваченного членами Народного фронта освобождения Палестины и западногерманских «Революционных ячеек». Угонщики требовали освобождения западногерманских политзаключенных из тюрем нескольких стран.

Читайте также:

Когда лошадь входит в бар

Как-то лошадь входит в бар скачать fb2, epub, pdf, txt бесплатно

НЕстендап

Выслушайте меня

Смех мертвецов

Аннотация

Отзывы

Популярные книги

Фантастические звери и места их обитания

Исповедь бывшей любовницы. От неправильной любви – к настоящей

Sapiens. Краткая история человечества

Вы призвали не того. Книга 1

Как приручить кентавра, или Дневник моего сна

Пиши, сокращай

Новинки

"Всё возможно" книга 1 "Темнолесье"